Мы публикуем вторую – и заключительную – часть KC-конференции международного гроссмейстера, журналиста и писателя Генны Сосонко. Читатель найдет ответы на вопросы, заданные участниками форума , о шахматной политике, журналистике, писательстве, а также о жизни и увлечениях вне шахмат. Публикуются и фотографии из личного архива нашего гостя.
Напомним, что в опубликованной ранее первой части Генна поделился размышлениями о своей жизни до и после эмиграции, о личном видении шахмат, о своей шахматной карьере и о коллегах-шахматистах. Там же можно найти его биографию и короткое эссе Сергея Шипова, а также избранные партии нашего гостя, прокомментированные аналитиками сайта Crestbook.
Отклики можно размещать в .
“С Гарри Каспаровым и Бесселом Коком. Брюссель 1987.”
5. Шахматная политика
phisey: Почему шахматисты так не организованы, не сплочены? Есть ли вероятность, что будет реально действующий профсоюз, который решает проблемы?
Когда Вы пишете об отсутствии организованности и сплоченности шахматистов, Вы наверняка не имеете в виду любителей, играющих друг с другом на садовой скамейке или по вечерам в городском клубе. Организованы и сплочены в «реально действующий профсоюз, который решает проблемы», должны быть профессиональные шахматисты, так ведь?
Несколько лет тому назад был создан такой профсоюз - Ассоциация профессиональных шахматистов. Девизом ее стали слова: «несправедливость, причиненная одному из нас – угроза всем нам.» Всем нам? Нам – это кому?
Начну с притчи моего любимого философа. В холодный зимний день группа дикобразов сбилась в тесную кучу. Но вскоре они стали чувствовать иглы соседей, что заставило их отодвинуться. Но дикобразам снова стало холодно, и они снова придвинулись друг к другу, и снова повторилась прежняя беда. Так их мотало из одной беды в другую, пока они не нашли приемлемого расстояния, на котором переносили свои тягости. Притча красивая, но в случае шахматного профсоюза неуместная: не совсем понятно, ради чего должны объединяться Карлсен с Крамником, Аронян с Иванчуком, Накамура с Раджабовым, а все они друг с другом. И какое к ним имеют отношение гроссмейстеры Набати (Израиль, 2559), Янкович (Хорватия, 2553) и Корнетт (Франция 2545)? Фамилии гроссмейстеров названы совершенно произвольно, я ориентировался только на рейтинг и в глаза не видел ни одного из них. Огромный отряд профессионалов располагается в промежутке между рейтингом 2550 и 2700, причем последняя цифра в наше время уже потеряла магическое звучание: ее обладатели не могут претендовать ни на автоматическое приглашение в сильные турниры, ни на другие блага, о которых еще можно было говорить несколько лет тому назад. А что сказать о многочисленных гроссмейстерских батальонах, бивакирующих на отрогах от отметки 2550 и ниже – до 2450, чтобы совсем не спускаться в плоскогорье? А ведь и там есть жизнь. На деле пословица «у кого суп не густ, а у кого жемчуг мелок» полностью подходит для членов профсоюза, потому что интересы гроссмейстеров глубоко различны: одни жалуются, что нет порядка с датами претендентского турнира с призом в полмиллиона, другие довольны, если получат от организаторов какого-нибудь опена комнату на двоих и минимальную сумму, едва компенсирующую расходы. Можно ли впрячь в одну телегу тягловых коней опенов и трепетных ланей элитных турниров со стартовыми, многократно превышающими первые призы многих опенов? И не лучше ли огромной гроссмейстерской армии вспомнить, что за строкой поэта: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», следует другая: «забылся я неосторожно: теперь плачу безумствам дань...»
Шахматисты считают себя представителями творческой профессии. По этому поводу можно вспомнить Макса Нордау, еще сто лет назад сетовавшего, что если в добрые старые времена художники предпочитали творческое уединение, нынешние деятели искусства непременно сбиваются в шайки, наподобие разбойничьих. «О нас с полным основанием можно сказать, что мы на самом деле живем одной дружной стаей, хотя нас и различают бесчисленные и глубокие различия, образовавшиеся с течением времени. Мы все – одна стая! Нас так и подмывает сплотиться, и ничто не в состоянии противостоять этой воле к сплочению…» Это уже не Макс Нордау, я цитирую «Исследования одной собаки» Франца Кафки.
Великие чемпионы прошлого века в свое время скептически отнеслись к созданию шахматного профсоюза и к его целям. Карпов подчеркивал индивидуальный характер как самой игры, так и шахматистов, являющихся большими эгоистами. Каспаров говорил, что попытки объединиться в шахматах всегда терпели неудачу из-за того, что чувство корпоративной солидарности отступало перед внутренними разногласиями. Оба имели в виду в первую очередь белую косточку, высший отряд профессионального шахматного сообщества. Вспомнился термин «рабочая аристократия», усвоенный со времен моей далекой юности. Представители шахматной аристократии могли бы образовать свой собственный профсоюз, состоящий из «привилегированных, обуржуазившихся слоев высокооплачиваемых шахматистов». Интересы представителей этого профсоюза не имели бы никакого отношения к интересам расплодившегося поголовья объявивших себя профессионалами, не осведомившись, нужны ли они обществу в таком качестве. Я ни в коем случае не призываю к отстрелу этого поголовья, просто хотелось бы, чтобы готовящиеся вступить на этот, далеко не усеянный розами путь, призадумались: стоит ли в зрелом возрасте радоваться скидке в пять процентов на гостиницу, цены на которую взвинчены без всяких на то оснований.
В советское время перед праздниками – Майскими и годовщинами Октябрьской революции на первых страницах газет печатались призывы ЦК КПСС к трудящимся. Тут же возникали пародии, анекдоты и смешные перевертыши на эту тему. Один из них – к советским железнодорожникам – вспомнился, когда я читал о планах шахматного профсоюза: «Дадим каждому пассажиру по мягкому месту!» Увы, это – иллюзия. Ситуация в шахматном мире сегодня такова, что сейчас не до мягкого места – выдать бы каждому пассажиру плацкарту, избавив их от тесноты общего вагона.
Профсоюз объявил своих членов профессионалами, следовательно, таковыми они и должны восприниматься обществом. К сожалению – для подавляющего большинства членов профсоюза – нельзя заставить общество востребовать то, что оно не хочет или не может востребовать. Да и должен ли шахматный профсоюз бороться за права взрослых мужиков, кочующих с турнира на турнир в поисках денежного вознаграждения, которого постыдилась бы девочка, только что закончившая школу и сидящая за кассой супермаркета? Избравший шахматы делом жизни может сказать: по сравнению с подавляющим большинством зацикленных на материальных вопросах и только об этом и думающих, меня это интересует постольку-поскольку. Не ваше дело, что думает об этом моя семья, или – почему у меня ее нет. Я занимаюсь тем, что доставляет мне удовольствие, и меня не интересует, сколько зарабатывает девочка, сидящая за кассой супермаркета. Пусть даже за этими красивыми словами скрывается горькая истина: другим не владею, это все, что умею, искренность такого человека заслуживает уважения. Но! Такой гроссмейстер должен признать: понимаю, что общество не воспринимает то, чем я занимаюсь, как профессию. Я не претендую на это и не хочу – и тем более не требую – от шахматного или любого профсоюза, чтобы он защищал мои права или, как Вы пишете, «решал вопросы». Будем откровенны: шахматы сегодня наиболее популярны на пространстве распавшейся в конце прошлого века системы, выбросившей на берег остатки разбившейся о прибрежные рифы флотилии. Случайно ли, подавляющее большинство директората АПШ состоит из гроссмейстеров, говорящих по-русски, а названия стран стоящих в скобках за их фамилиями: Арм. Укр. Изр. Пол. Фр. никого не могут ввести в заблуждение.
Прочтя эти строки, кто-то скажет: о чем это он? Мне предложили бесплатное членство в профсоюзе, я согласился. Членство кушать не просит, так ведь? Наше число растет и приближается к тысяче. У нас уже есть первые достижения. У нас много идей и планов на будущее. Наиболее трезвые головы из нас понимают ситуацию и небезосновательно предлагают не витать в облаках, а искать «богатых дядюшек», лелеять их и пользоваться их щедротами. Немало ведь имеется таких дядюшек, когда-то игравших в шахматы или просто любящих нашу замечательную игру. Может показаться, что я против этих планов. Совсем нет. Просто с высоты прожитых лет и накопленного опыта захотелось поделиться мыслями о шахматах как профессии и назвать вещи своими именами. Желаю всяческих успехов профсоюзу в его нелегкой деятельности, но и полностью соглашусь с реалистической оценкой его перспектив, данной Львом Псахисом: «Шахматный рынок перенасыщен. Нас слишком много. И невозможно всех обеспечить работой. Что может быть общего у гроссмейстера с рейтингом 2750 и его коллеги с рейтингом 2550? При том, что обладатель рейтинга 2550 – далеко не слабейший игрок. Поймите меня правильно. Я целиком и полностью за ассоциацию. Мне нравятся ее цели. И если хоть что-то, где-то станет лучше в шахматной жизни – это уже хорошо. Но ведь простым гражданам интересны всегда первые. Кого интересует, скажем, 186-й по рейтингу игрок? Так что улучшить жизнь всего шахматного сообщества – нереально».
“Прага, 2002.”
Kit: Что думаете о теперешней системе отбора к чемпионату мира?
vasa: Болельщики уже потеряли счет экспериментам ФИДЕ. Считаете ли Вы нынешнюю систему розыгрыша титула чемпиона мира оптимальной? На какой системе, на Ваш взгляд, стоит остановиться? Должен ли быть Кубок Мира встроен в нее, как часть отборочного цикла? Как определять претендента - в матчах или в турнире? Сколько времени должен длиться цикл - 2 или 3 года?
О системе отбора к чемпионату мира не думаю ничего, потому что не знаю, какая система отбора существует сегодня.
Полагаю, что цикл должен длиться два года, а Кубок Мира существовать сам по себе.
Претендента можно определять и в турнирах, и в матчах, главное, чтобы рапид и блиц были исключены из процесса. Но если бы мне лично предложили выбрать систему выявления претендента, я бы остановился все-таки на турнире.
vasa: Как Вы относитесь к демаршу Карлсена, отказавшегося участвовать в претендентских матчах?
В слове «демарш» мне слышны негативные нотки. Даже если это так, решение Магнуса мне очень понятно. Думаю, правда, что ссылка Карлсена на то, что чемпион мира имеет слишком много прав, только один из мотивов его отказа. А так... Что нужно доказывать человеку, имеющему самый высокий рейтинг в мире и не пару месяцев, а длительный период? Тем более, что система отбора содержала очевидные вышеупомянутые недостатки, приближая ее к лотерее. Очевидно ведь: когда число партий крайне ограничено, а потом все решается в рапиде и блице, процент случайности резко вырастает. Пусть утрирую, но представьте: если мы с Вами играем завтра матч из десяти партий, Ваши шансы (даже если у Вас первый разряд, или Вы – кандидат в мастера) невелики. Ваши шансы несколько повышаются, если мы будем играть две партии. Если же мы сыграем две партии блиц... Или Армагеддон. Не знаю, не знаю. Я уже начинаю волноваться....
“С Ульфом Андерссоном и Михаилом Талем. Тилбург 1980.”
Kit: Как долго, по Вашему мнению, опены в Европе будут давать возможность профи прожить шахматами?
В Вашем вопросе уже заключен постулат. Именно: профи могут прожить шахматами, играя в открытых турнирах. Не могу с Вами согласиться. Уверен: ни один профи не может прожить шахматами, уповая ТОЛЬКО на опены. У каждого, кто пытается делать жизнь с 64 клеток доски (мы ведь с Вами не имеем в виду элиту), имеются побочные источники существования, чтобы не назвать их основными: давание уроков, тренерская работа, игра за клуб (клубы) в командном первенстве своей страны или других стран. Журналистская или какая-то другая деятельность типа комментирования, помощи в организации турниров и т.д. Любой закрытый турнир желательнее для профи, чем лотерейность опенов. В закрытом турнире предлагаются какие-никакие условия, есть призы и более плавное их снижение в случае не выигрыша турнира. Не говоря уже о том, что в любом опене, чтобы занять пристойное место, требуется много выигрывать и не только белыми. Следствие: приходится вполне осознанно насиловать позицию, нередко – ломать стиль, играть против собственных принципов. На сегодняшний день в мире существует Гибралтар и еще пара-тройка более-менее приличных опенов с достойными призами. Но они привлекают многих сильных, даже элитных гроссмейстеров, резко снижая шансы среднего профи на положительный (в материальном смысле) результат. Здесь уж не до приза: свои бы отбить.
Kit: Как Вы относитесь к проекту в EU по введению шахмат в школы?
К проекту введения шахмат в школе отношусь положительно, но только в качестве факультатива. Знаю, что во многих школах Голландии учителя после уроков остаются с детьми, желающими заниматься шахматами. Совершенно неважно, что преподаватель играет сам в силу 1100 очков рейтинга, главное – он учитель и знает, как заинтересовать ребят, научить. Это важнее, чем высокая шахматная квалификация и полное отсутствие педагогического опыта. Разумеется, соответствующая литература, инструкции в той или иной форме, крайне желательны. Еще раз - идея неплохая, но на правах полной добровольности.
Valchess: Насколько, на Ваш взгляд, остра проблема читерства? Решаема ли она?
Думаю, что проблема эта очень актуальна: ведь сейчас любой крошечный аппарат может обыграть гроссмейстера, даже очень сильного. У такого устройства совсем не обязательно спрашивать совет по поводу каждого хода: достаточно одной-двух консультаций в критические моменты партии. Мне кажется, что проблема читерства в шахматах в такой же степени решаема (или не решаема) как и проблема допинга в других видах спорта: в обоих случаях постоянно появляются новые возможности. Хотя разницу вижу: если о снятии запрета на допинг можно дискутировать, читерство в шахматах уничтожает смысл самого процесса. Моральной стороны дела я намеренно не касаюсь. С другой стороны, не считаю, что пойманный на читерстве молодой человек должен быть отлучен от шахмат на всю жизнь, что предлагают горячие головы (обычно, это те же люди, кто говорит по другим поводам: «я бы таких расстреливал»). Разумные меры, принятые в других видах спорта: аннулирование результатов, возвращение приза и медали, дисквалификация на год, три, максимум пять – кажутся мне правильными. Ведь человек, попавшийся на читерстве, уже наказал себя сам: все шахматное сообщество знает, кто он. Обычно такие люди прекращают карьеру и сами уходят из шахмат. Мне кажется, что функционеры ФИДЕ могли бы, борясь с читерством, обратить проблему на пользу шахмат. Смотрите, даже здесь мы другие: если для побед в иных видах спорта разрабатываются все новые медицинские препараты, у нас пытаются пользоваться новейшими достижениями компьютерного мира, нанотехнологий (если я к месту щегольнул модным термином). Следует оставить нереальную мечту о включении шахмат в программу Олимпийских игр и наоборот – подчеркнуть разницу с другими видами спорта: Мы – особые! У нас замечательный девиз – Gens una sumus и, хотя в нашей семье немало проблем, не следует навязываться другой, в которой хватает проблем и без нас.
“Д. Бронштейн с Б. Вайнштейном. Москва, квартира Вайнштейна.”
stirlitz: В эссе "Покровитель" о Борисе Вайнштейне (64-ШО #4, 2011) у Вас есть утверждение, что матч претендентов Бронштейн-Болеславский в 1950-ом году был договорным, упорная борьба в нём была не более чем спектаклем, а организовал всё это Вайнштейн. Меня, честно говоря, это несколько шокировало. В связи с этим пара вопросов: Вы полностью уверены, что это так? Каково Ваше личное отношение к этому факту?
Я не присутствовал, разумеется, в Москве на матче Бронштейна с Болеславским, тем более – на встречах-переговорах друзей детства. А только это может быть прямым доказательством договорного матча. Думаю, не все партии матча были составлены заранее, некоторые «игрались», пришлось импровизировать за доской, как это не было муторно обоим, но результат был предопределен. Теперь о фактах. Придется повторить написанное и дать слово секунданту Бронштейна. Ведь именно Борису Самойловичу Вайнштейну пришла в голову идея дать шанс Бронштейну догнать лидера турнира претендентов в Будапешете в 1950 году. Для этого Болеславский должен был согласиться на ничью в предпоследнем туре с Котовым и в последнем – со Штальбергом. Тогда в случае побед Бронштейна над тем же Штальбергом и над Кересом друзья делили бы первое место. Добродушный Болеславский согласился на предложение, хотя его секундант Сокольский был крайне разочарован и не скрывал этого: почему бы не побороться за чистое первое место, тем более что Гидеон Штальберг крайне неудачно играл в турнире, а у Болеславского были против него белые. Об этом факте – предложении Вайнштейна – писал он сам, неоднократно говорил Давид Ионович Бронштейн в своих интервью постсоветского периода. Говорил и мне (и не только мне) в частных беседах. «Две последние партии претендентского турнира в Будапеште Болеславский, опережая меня на очко, на выигрыш играть не стал, а мне удалось выиграть у Штальберга и у Кереса и догнать его. У Болеславского были свои обязательства передо мной: в ходе турнира он попросил меня найти ничью в трудной отложенной позиции против Смыслова: у его тренера Сокольского ничего не получалось. Потом попросил не играть с ним на выигрыш. Я ничью нашел, на выигрыш играть не стал. К тому же он имел с Ботвинником катастрофический счет: семь поражений без единого выигрыша. В сущности я спас его репутацию, победив его в дополнительном матче – Ботвинник мог просто разгромить его...» Обидные для Болеславского объяснения сделаны Бронштейном, когда друга юности уже не было в живых. Объяснения очень натянутые, больше похожи на извинения, и это понимал сам Давид Ионович. Думаю, что уже в Будапеште он чувствовал себя не в своей тарелке, но когда заговаривал об этом с Вайнштейном, тот успокаивал его: «Ничего, Давид, мы поможем Болеславскому выиграть следующий турнир претендентов, и Вы проиграете ему матч. И он тоже будет чемпионом мира...»
Вдумайтесь в последние фразы Вайнштейна, вынесенные на всеобщее обозрение им самим. А ведь здесь речь идет о титуле чемпиона мира!
Борис Вайнштейн не обмолвился ни словом о матче Болеславский – Бронштейн в книге, посвященной последнему, как будто матча не было вовсе. Возможно ли такое? А ведь это заключительный аккорд Бронштейна, взятый им перед матчем на мировое первенство. Возможна ли биография Чайковского, где не было бы сказано ни слова о «Пиковой даме»? О самом матче. Легко ли концентрироваться на шахматах, когда в конце турнира претендентов «Котов заявил, что приехал Вайнштейн из НКВД и распределяет очки между евреями» – цитата из статьи самого Вайнштейна в послеперестроечное время. Имелся в виду проигрыш Флором обеих партий Бронштейну, не выигрыш Лилиенталем у Бронштейна явно лучшей отложенной позиции, но главное – две короткие ничьи лидера на финише, явившиеся секретом Полишинеля для всех участников турнира. Факты и домыслы, правда и наветы, были густо перемешаны в конфликте, разгоревшемся в Будапеште. В нем принял участие даже советский посол в Венгрии, занявший сторону Котова. Но что посол! Вопросами, связанными со званием чемпиона мира по шахматам, занимались тогда в Советском Союзе люди высокого, едва ли не самого высокого ранга. В частных беседах со мной Давид Ионович не раз затрагивал тему матча с Болеславским. Он никогда не сказал: «Это был расписной матч». Это – правда. Но все, говорившееся Давидом Ионовичем по поводу концовки претендентского турнира, его отношений с Болеславским, обсуждения друзьями шансов обоих в матче с Ботвинником, применение в последней, закончившейся разгромом Болеславского партии, новинки, придуманной киевскими пионерами, о которой знали оба, настолько очевидно, что логический вывод напрашивается сам собой.
Теперь о моем отношении к этому факту, равно как и к другим фактам того времени. К одному из томов «Архипелага» Солженицын взял эпиграфом строки из письма гуцулки, бывшей зэчки. «Только éти можут нас понимать, хто кушал разом с нами с одной чашки». В 1950 году я пошел в первый класс и, конечно, не понимал и не мог понимать всей чудовищно-свинцовой атмосферы в «самой свободной» стране мира. Позже я прочел массу книг об этом периоде, слышал рассказы людей, бывших тогда взрослыми, но признаю: полностью понять то время может только человек, живший в нем. Здесь я согласен с Бронштейном, говорившим не раз: ну что он рассуждает о том времени? Что он понимает в нем? Вы спросите, наверное, а какое имеет отношение ко всему этому игра в шахматы, матч между Бронштейном и Болеславским? Отвечу – прямое. Ведь шахматы были маленьким сколком всего, происходившего в то жестокое, удивительное время, аналогов которому непросто сыскать в мировой истории. Поэтому на Ваш вопрос, как я сам отношусь к этому, отвечу: спокойно. Только éти можут их понимать, хто кушал разом с ними с одной чашки.
“Подготовка со старым другом к матчу с Ботвинником.”
6. Журналистика, Интернет
Valchess: Генна, традиционные для наших конференций вопросы о шахматной журналистике. Как Вы оцениваете ее состояние в России и вообще в мире? А если сравнивать с былыми временами? А если сравнивать с журналистикой в иных сферах (других видах спорта, например)? Есть ли авторы, которых Вы особенно уважаете? Если есть, то кого и почему?
Для того, чтобы сравнивать шахматную журналистику с освещением других видов спорта в России, я недостаточно компетентен. Хотя статьи cпортивного журналиста «Новой газеты» Владимира Мозгового мне нравятся. В ответе на этот вопрос незамыленный глаз обнаружит окраску других моих предпочтений.
Шахматная журналистика в Советском Союзе не была свободной, поэтому давать оценку ей трудно. Статьи Сало Флора, по-моему, читались с удовольствием, хотя Саломон Михайлович мог позволить в них далеко не все, что думал в действительности: в разговорах со мной он был значительно откровенней. Запомнились книги и репортажи талантливого автора и журналиста Виктора Васильева. К сожалению, элементы самоцензуры в большей или меньшей степени просматриваются в России сегодняшнего дня почти у всех журналистов, пишущих о шахматах. Что подумают в федерации? В ФИДЕ? Другими словами, как будут реагировать люди, «на заставах власть имеющие»? Особенно это заметно в репортажах с командных соревнований, где принимает участие сборная России. Явление это становится вторым «я», лечению поддается с огромным трудом, если поддается вообще. Случайно ли, возрастные гроссмейстеры, жившие еще в Советском Союзе, «вспоминают» старые времена так, как будто КТО-ТО смотрит из-за их плеча. Люди того времени не обязаны, конечно, падать на колени в исповедях или покаяниях, хотя им-то уж есть о чем порассказать, особенно на последнем витке жизни. Но отфильтрованные воспоминания, пересыпанные байками и анекдотами, создают неправильный ракурс прошлого. Признáю, однако: показ прошлого без наслоений настоящего - задача неимоверно трудная. Замечу ещё, что мягкий вариант цензуры – самоцензура - может оказаться хуже жесткого – официального запрета на публикацию той или иной темы. В последнем случае все ясно, самоцензура же ведет к цинизму, двоемыслию и в конечном итоге – растлению души.
Что касается журналистов, пишущих по-английски (о других мне трудно судить, разве что о голландских), Джонатан Роусон, несколько лет ведший рубрику в New in Chess, и Люк Макшейн пишут очень интересно. Мне нравится стиль Найджела Шорта и Ханса Рее. У каждого из них – своя манера, но когда их читаешь, никогда не создается впечатления, что есть еще иная правда, известная в других инстанциях: вы ж сами понимаете, это не может быть рассказано: не время, не место, не сейчас. Это совсем не значит, что я согласен со всем, что они пишут, но в искренности их нет сомнения.
Valchess: Что Вы думаете о шахматных комментаторах? Надо ли им владеть литературным мастерством или для комментирования главное - шахматная квалификация, а стилистические виньетки - это просто излишество (быть может, отвлекающие от сути)? Можете ли порассуждать о специфике он-лайн-комментирования?
Комментирование шахмат он-лайн отличается от комментирования в прямой трансляции футбола или иных видов спорта. Это объясняется спецификой шахмат, именно – наличием компьютера, имеющегося фактически у каждого. Конечно, в футболе, например, есть повтор, проясняющий ситуацию: игру рукой, положение «вне игры» и т.д. Комментатор может констатировать – мяч прошел рядом со штангой – надо было поточнее; наверное, следовало сделать передачу игроку, находящемуся в более выгодной позиции и т.д. Но в шахматах в подавляющем большинстве случаев можно тут же сказать о САМОМ правильном решении.
Так как комментирование он-лайн появилось сравнительно недавно, комментаторы только нащупывают манеру репортажа, наиболее привлекательную для слушателей. Наиболее радикальные решения – 1) вообще отказаться от помощи компьютера, 2) только и смотреть – что скажет машина. Если вторая манера имеет очевидные недостатки, в пользу первой можно сказать больше. Пусть комментатор ошибется, где-то и зевнет, пусть – в зависимости от силы и вкуса – будет рассматривать не самое оптимальное направление, но ведь то же самое делают белковые шахматисты в собственных партиях. Но не пользоваться машиной вообще, с моей точки зрения, неправильно. Если прикосновением пальца можно обнаружить, что всем твоим рассуждениям – грош цена, для чего тогда растекаться мыслью по древу? Вероятно, следует найти правильную пропорцию между «человеческими» комментариями и подсказкой Великого. Что следует, на мой взгляд, совершенно исключить, так это фразы типа «у Рязанцева с Грищуком в последнем командном первенстве в Дагомысе здесь случилось 17...18...19... и... Правда, потом Грищук вернулся к старому продолжению 17... и добился некоторого преимущества, но партия Мотылев-Хисматуллин снова поставила черных перед нелегкими проблемами». Рассчитанные на крайне ограниченный контингент профессионалов, которые к тому же, скорее всего, и не слушают репортаж (во всяком случае, не для них он ведется), подобного рода фразы запугивают слушателей и уводят далеко от того, ради чего любители шахмат вышли в интернет: получения удовольствия. Нередко можно услышать и глубокомысленные рассуждения гроссмейстера, где большое количество вариантов остается за кадром. Такие комментарии недоступны подавляющему большинству слушателей, так как знание, которым обладает гроссмейстер, подразумевается, а подавляющее число слушателей им не обладает.
Трудно найти золотую середину – комментирование для тех, кто играет, скажем, в силу третьего разряда и более сильными шахматистами, например, кандидатами в мастера. Неплохо, по-моему, двойное комментирование, где один комментатор играет роль «доброго» следователя, а другой – «злого». Только если во время допросов в НКВД следователи сменяли друг друга, вгоняя подследственного то в жар, то в холод, в комментировании он-лайн они действуют одновременно. Первый может говорить о более сложных вещах, другой – обратить внимание коллеги (слушателей, конечно), что грозит комбинация, начинающаяся ходом B:h7 с неприятными последствиями, или даже – зазеваешься, и ферзя как не бывало – ведь сильнейшая фигура под боем! А вот комментирование гроссмейстера в паре с любителем, шахматистом первого-второго разряда или даже кандидатом в мастера, но известным в какой-то другой области, может привести к тому, что, робея перед авторитетом гросса, музыкант, журналист или писатель, будут бояться вставить шахматное словцо. Как и на сцене театра, крайне важно умение держать паузу. Это становится совершенно необходимым, когда комментируется единственная партия. Ведь одна из сторон может погрузиться в раздумья на полчаса, а то и дольше – нельзя же еще и еще раз мусолить те же самые варианты. Поэтому знание шахматной истории, короткие рассказы, шутки, анекдоты, аналогии, даже уходы в нешахматную тему, должны только приветствоваться. И здесь, разумеется, нужна мера; найти и придерживаться ее – большое искусство.
Из российских комментаторов он-лайн, по-моему, Сергей Шипов с большим отрывом стоит на первом месте. Он нашел манеру изложения, интересную и для откровенных любителей, и для опытных бойцов. Не говоря уже о том, что его комментарий – своего рода мастер-класс, из которого умный слушатель может вынести немало полезного для себя и повысить таким образом класс игры.
“Комментирую в Вейк-ан-Зее.”
vasa: Шкурный вопрос. :) Как Вы считаете, имеет ли смысл комментарий перворазрядника к партиям гроссмейстеров в современных реалиях (движки, дебютные библиотеки и т.д.)?
Вынужден задать встречный вопрос: с какой целью? Если Вы хотите повысить класс, имеют смысл любые занятия. Наверное, полезны и комментарии, даже если будет включен компьютер, и Вы будете заглядывать в него время от времени. Лет двадцать назад, когда я занимался с молодым Лотье, Жоэль за анализом беспрестанно бросал взгляд на экран своего лэптопа. Тогда это было в новинку, а меня, признаться, раздражало. Но, очевидно: без машины сегодня нельзя. Вернусь к Вашему вопросу. Наверное, при чатовом анализе он-лайн Вам тоже хочется вставить словечко. Но здесь каждый понимает, что Вы наблюдаете за партией не один, и Ваши комментарии не только Ваши. Прибегать же к старому способу, рекомендованному – Котовым? Бронштейном? – писать собственные комментарии к партиям гроссмейстеров, а потом сверять эти комментарии с мнениями знатоков – процесс, отнимающий много времени. Тем не менее, ничего криминального в комментариях перворазрядника к партиям гроссмейстера не вижу. Послушайте, что кричат футбольные болельщики на стадионах, многие из которых понимают в игре много меньше, чем Вы в шахматах.
Valchess: Есть ли, на Ваш взгляд, специфика у шахматной "интернет-журналистики"? Как относитесь к шахматным форумам?
Специфика, конечно, есть. В случае классической бумажной журналистики – газет, журналов – автор не может рассчитывать на отклик читателя. Электронный текст, начав самостоятельную жизнь на экране каждого компьютера, вырвался на свободу безграничных прерий виртуального пространства. Это создало невиданный раньше феномен: читатель, закончив чтение текста, тут же реагирует на чатах, твиттерах, форумах и т.д.
Здесь имеется положительная и отрицательная стороны. Положительная очевидна: автор сразу видит живую реакцию читателей на свое творчество. Отрицательная: человек хватается за клавиатуру, когда мысли еще не оформились, сформулированы небрежно и т.д. К тому же современный читатель, привыкший к эсэмэскам, твиттерам и фейсбукам, в подавляющем большинстве случаев не обращает никакого внимания на построение фразы, четкость мысли, ошибки, описки, пропуски букв и т.п. To the point! Подумаешь китайские церемонии! Какую роль играет расплывчатость мысли, пропущенная буква, ошибка в слове? Who cares? Люблю слова, мне неприятно, если им делают больно, и такая манера меня раздражает. Пытаюсь ей как-то сопротивляться, но надолго ли меня хватит: с волками жить – по волчьи выть! Когда сам начал писать в интернете, обнаружил: не размышляю уже минут десять над «самым» верным словом, а несусь дальше, не обращая внимания на рытвины и колдобины, образующиеся в тексте.
Но на шахматные, да и прочие форумы и чаты заглядываю крайне редко не только поэтому. Неадекватная реакция, очень часто не имеющая никакого отношения к теме написанного, дискуссия, едва ли не со второго отклика переходящая на крик, а то и оскорбления, проявление личных амбиций, комплексов, неуважения к оппоненту. Нет, это все не по мне. Да и жалко времени. Катастрофически убывающего, неимоверно ускорившегося времени.
quest: Какова Ваша роль как редактора New in Chess, действительно ли Вы участвуете в работе по выбору теоретических работ или нет?
Моя собственная редакторская работа в «New in Chess» сегодня сведена к минимуму; раньше я отдавал ей значительно больше времени. Обсуждал тематику, давал советы, сам писал теоретические статьи на ту или иную тему, не говоря о том, что книги Yearbook открывались рубрикой “Sosonko’s Corner.” Как правило, в «Корнере» было 5-6 страниц. Я писал о чем угодно – о вкладе в теорию дебютов Каспарова, о новой идее в варианте дракона, о ходе g4 в ранней, порой очень ранней стадии партии, как средстве борьбы за центр. Даже о королевском гамбите, когда он на короткое время вновь вошел в моду. Иногда публиковал дебютные заготовки, использовать которые не удалось в течение собственной карьеры. Такое, правда, случалось не часто: или идеи устаревали, или кто-то другой применял их. Или Великий, шутя, за несколько секунд опровергал вариант, особенно если он был связан с жертвой материала за инициативу. Бывало обидно, ведь на анализы в свое время тратились долгие часы. Но однажды я удостоился похвалы от самого Иванчука за неожиданную идею, найденную в каталонской и так мною и не использованную. Впрочем, и она, кажется, сейчас опровергнута.
"Приз «New in Chess» за лучшую новинку года получил в 2010 г. Виши Ананд.”
Свой последний пятидесятый (!) «Корнер» я написал в прошлом году. Сейчас аналогичную рубрику в New in Chess ведет американский гроссмейстер Жоэль Бенджамин. Похвастаюсь: хотя я далеко не всегда был доволен качеством «Корнера», все равно было приятно прочесть слова Бенджамина, которыми он открыл первую рубрику: "Оne does not replace a writer of the magnitude of Genna Sosonko, but I am honored to succeed him in these pages". Четверть века назад я жил в центре Амстердама в двух шагах от Лейденской площади с ее многочисленными кафе, барами, ресторанчиками и кннотеатрами. Едва ли не каждый день я видел молодого француза - темные волосы, легкая небритость, потертые джинсы, - с огромного щита безмятежно смотревшего на меня: реклама французских сигарет Голуаз Блё. На рекламном щите была надпись: сегодня я делаю то, что хочется мне самому: я не делаю ничего. И хотя я к тому времени уже бросил курить, мне тоже хотелось вдруг затянуться, но главное – делать то, к чему призывал молодой француз: не делать ничего. Работа над «Корнерами» требовала времени; приходилось погружаться в мир коней и слонов, новых веяний в вариантах, где я не чувствовал себя в последнее время особенно уверенно, но прекратил работу я не только поэтому. Просто не хотелось быть связанным с конкретными сроками, зависеть от чего-то, что входит вразрез с моей главной жизненной установкой на сегодняшний день: избавляться от каких бы то ни было обязанностей, делать только то, что нравится самому. И по возможности – ничего не делать вообще. Эти слова не нужно понимать буквально: глядеть в потолок и бить баклуши. Просто я хорошо помню великих мудрецов, считавших свободное время и досуг самыми драгоценными благами жизни.
vasa:Какое из взятых Вами интервью вы считаете самым удачным?
Беседуя с коллегами, даже если между нами лежал диктофон, я никогда не считал, что беру у них интервью. Длительный, растянувшийся на долгие годы диалог с Василием Васильевичем Смысловым, тоже не относится к этому жанру. Наверное, прерываемый моими редкими вопросами, монолог Ботвинника был одним из самых удачных. Ну и, конечно, Холмов. Может быть, я ошибаюсь, но Ратмир Дмитриевич знал: глупостей о нем я не напишу, и не случайно выбрал меня на роль конфидента.
"Что, Геннадий Борисович, на проскок пошел..?” Тилбург, 1981.”
vasa: Читаете ли Вы шахматную литературу сейчас? Или только пишете? :)
Я не читаю книг по теории дебютов, а в журналах и на сайтах почти всегда предпочитаю комментарии комментируемому. Бывая в редакции «New in Chess», могу открыть какую-нибудь книгу, посвященную дебюту или варианту, которые играл, когда играл. Но действо это длится, если имеет место быть вообще, очень недолго.
Valchess: Какие шахматные издания и сайты Вы регулярно читаете? Есть ли "любимые" и "нелюбимые" (но при этом читаемые)?
vasa:Какие шахматные сайты посещаете?
Я захожу на сайт New in Chess, иногда смотрю Сhessbase, Сhesscafe, KNSB – сайт Федерации шахмат Голландии. Заглядываю и на все основные русскоязычные шахматные сайты, но в последнее время реже – раз в два-три дня. Чаще других бываю на сайте Сhess-News, на котором с недавних пор веду собственную рубрику. Она называется «Тогда и сейчас». Хотя не все, публикующееся на сайте, мне нравится, на сегодняшний день это самый динамичный русскоязычный шахматный сайт. Там у меня карт-бланш: пишу обо всем, что мне приходит в голову. Нередко это связано с историей шахмат, иногда это отклик на злобу дня, другой раз – мысли о турнире или о каком-нибудь событии
vasa: Самая большая глупость, которую про Вас придумали журналисты?
Сначала я подумал, что, может, подходит заголовок из популярного голландского еженедельника: «Сосонко рекомендует секс во время партии», но потом решил, что даже если я отшучивался, журналистка ведь спрашивала меня что-то по этому поводу. Поэтому воспользуюсь формулой, к которой прибегали в советское время в ответ на вопрос о самой лучшей партии: надеюсь, эту партию я еще не сыграл. Надеюсь, что самая большая глупость обо мне еще не написана. С любопытством прочту ее: я ведь и сам в каком-то смысле принадлежу ко второй древнейшей профессии.
"На площади Макса Эйве в Амстердаме.”
7. Литература
Sibarit: Здравствуйте, Генна! Спасибо за замечательные книги. Буду рад получить Ваши ответы на свои вопросы. Каковы мотивы Вашего занятия литературой – желание заработать; приобрести популярность; желание сохранить историю шахмат в лицах; потребность творческого самовыражения; что-то другое ? (если возможно в процентном соотношении).
Ваши вопросы о мотивах моего занятия литературой заставили меня задуматься. Вспомнился почему-то Ларсен, защищавший однажды какую-то пассивную позицию. Вместо того, чтобы терпеливо выжидать, он дёрнулся, вызвал кризис, только ускоривший развязку (встречается нередко). Когда после партии я заметил: «Бент, а что ты просто не стоял на месте, ведь конкретных угроз еще не было...», Ларсен пожал плечами: «То есть как это стоять на месте? Должен ведь я что-то делать!» Последнюю фразу датчанина можно включить в Ваш перечень моих мотивов занятий литературой. Наверное, и все другие пункты Вашего списка являются двигателями моей работы, только поставил бы их я в обратном порядке. В этом случае на первом месте, правда, будет стоять упомянутое Вами «что-то другое». Мне кажется, что это «что-то другое» - и есть самое то, но что это - объяснить не могу. Но обратный порядок по мотивациям, указанный в Вашем списке, очевиден, а вот процентного соотношения назвать не решусь. Да и непросто разнимать себя на проценты.
дикий муцио: Здравствуйте, Геннадий Борисович. Вы явили собой уникальный феномен - два в одном: дар писателя и дар шахматиста. Насколько близки эти два вида творчества? И что ближе шахматам: музыка, архитектура, живопись, скульптура или, может быть, шахматную партию можно сравнить с литературным произведением (пролог, лабиринты сюжета-миттельшпиля, эпилог)?
Мне кажется, творчество шахматиста и писателя не имеют между собой ничего общего. Прошу прощения за автоцитату, но она в каком-то смысле ответ на Ваш вопрос: «Казалось бы, человек пишущий и играющий заняты одним делом: писатель идет от мысли к слову, шахматист - от мысли к ходу. Но есть и разница. В шахматах сделанный ход нельзя взять назад: ошибка часто оказывается непоправимой. В то время как переписывая (или нажимая на кнопки клавиатуры), можно менять текст до бесконечности». В шахматах, в отличие от писательства, человек борется с замыслами и эго другого. В музыке, живописи, скульптуре, архитектуре тоже не вижу ничего общего с шахматами: там человек тоже творит сам. В еще меньшей степени шахматы напоминают жизнь, и сравнение шахмат с жизнью тоже считаю очень натянутым. Когда читаю об этой аналогии, вспоминаю старинный анекдот.
Начало прошлого века. Еврейская семья приезжает из Одессы в Женеву. Все останавливаются у большого фонтана, и глава семьи говорит: «Дети мои, посмотрите на этот фонтан! Как он похож на нашу жизнь!» «Чем похож, дедушка?» Дедушка задумывается. «Э-Э-Э... А Бог его знает, чем похож!»
Говорят, эту историю очень любил Шолом-Алейхем.
Блаженный_Поэт: Традиционный вопрос, предназначенный для всех музыкантов, звучит примерно так: "Назовите свою композицию, которую рекомендовали бы слушателям для знакомства с Вашим творчеством". Немного перефразировав, задам такой же вопрос: Какое Ваше произведение Вы бы рекомендовали прочитать в качестве знакомства с Вашим творчеством?
Думаю, , предваряющий конференцию, может создать впечатление о моей работе. Эссе о Тале - из последней книги «Тогда». Горд, что Салли Ландау, вдова Михаила Таля, нашла портрет Миши настолько удавшимся, что со слезами перечитывает его время от времени. Эссе о Смыслове. По какой-то причине мне очень дорог и один из моих первых текстов – об Ольге Чагодаевой, вдове Капабланки. Текст называется «Я знал Капабланку».
“С Ольгой Чагодаевой я познакомился 6 мая 1984 года в Нью-Йорке в Манхэттенском шахматном клубе, когда она передавала в дар клубу что-то из личных вещей великого чемпиона.”
Valchess: Генна, в "биографической справке" процитированы слова Г. Каспарова о Вас: "его портреты – это не журналистика, а литература". Буквально то же самое сказал и А. Халифман в своей КС-конференции ("Геннадий Борисович, на мой взгляд, это уже не журналистика, а литература."), думаю это вполне общепринятое мнение. Собственно, Вы чуть ли не единственный из нынешних авторов, кого можно назвать "шахматный писатель" (или Вы назовете кого-то еще?). Несколько вопросов в этой связи:
- Эпитет "шахматный" - он в Вашем случае принципиален? - или Вы, "на самом деле", просто писатель, предмет которого, по воле судьбы, шахматы и шахматисты, но законы писательского труда и жанр, в котором Вы в основном работаете, к специфике этого предмета относятся по касательной?
- Ваш излюбленный жанр - эссеистика. Тот же Александр Халифман определил его как "жанр «развёрнутых некрологов»" (не скрыв своего сложного отношения к нему). Вы для себя формулировали основные черты жанра, в котором работаете?
- Ваши эссе посвящены реальным людям и реальным событиям. Допускается ли при этом "художественный вымысел"? Или эпитет "художественный" принципиально неточен - при том, что какие-то вещи Вы додумываете? Или это не так?
Я думаю, что все, написанное мною, правильнее было бы назвать не «Сало Флор» – к примеру – а «Г. Сосонко о Сало Флоре». Разумеется, я опираюсь на факты, ради добывания которых не жалею ни времени, ни усилий, особенно если совсем не знал героя, или знал его поверхностно. Приятно первому опубликовать какой-нибудь новый документ или обнародовать неизвестный дотоле факт биографии. Чтобы далеко не отходить от Флора: в Праге мне показали копию вызова, присланного из Соединенных Штатов его дядей, когда Сало был еще мальчиком. К счастью (или к сожалению?) квота на эмиграцию в США закончилась, когда они с братом начали оформлять документы. Снова вынужден обратиться к автоцитате: «Как сложилась бы судьба Сало Флора, попади он тогда в Америку? Стал бы он завсегдатаем какого-нибудь шахматного кафе в Бруклине или членом Манхэттенского клуба? Конкурировал бы с Решевским и Файном в местных чемпионатах, а потом и в крупнейших европейских турнирах, став тем, кем стал: одним из сильнейших гроссмейстеров мира и звездой первой величины? Или бросил бы игру, и как многие эмигранты из Восточной Европы стал доктором, адвокатом, бухгалтером, актером или, как дядя, – торговцем и благопристойным отцом семейства? Что было бы, останься Сало во время войны в Праге? Мозеса, попавшего в 1943 году в лагерь, спасло то, что он брат известного шахматиста. Но что стало бы с самим Флором в то кровожадное время, когда грань между жизнью и смертью почти стерлась?»
Это скорее мысли вслух, которыми я делюсь с читателем, предлагая ему пофантазировать со мной. Мои эссе не роман: в них не выдумано ничего. Но вместе с тем и – выдумано все. Я ведь старался проникнуть в психологию других людей, понять мотивы их поступков и намерений, а говорить о личности другого – задача безнадежная. Человек ведь всегда загадка и тайна: своя душа – потемки, что ж заглядывать в бездну чужой.
Сергей Шипов, представивший меня участникам конференции, предположил, что на историю шахмат прошлого века будут смотреть в основном моими глазами. Это лестно, конечно, но несет в себе и опасность: реальность существует независимо от моего или чьего-либо взгляда вообще – ведь можно посмотреть на прошлое и другими глазами. Правда, чем дальше мы отдаляемся от него, тем больше становится пропасть между прошлым и настоящим, превращающимся в прошлое еще скорее, чем это было раньше. Вспоминая тех, чей путь пришелся на советскую эпоху, я ловлю себя на мысли, что занимаюсь шахматной палеонтологией, раскопками неведомого для молодых мира, хотя с тех пор прошло с исторической точки зрения ничтожно малое время. Но, пытаясь воспроизвести если не всю жизнь того времени, то хотя бы фрагменты, я совершенно не чувствую, что занимаюсь зряшным делом.
Поставленный в привилегированные условия наблюдать большой кусок шахматной истории глазами человека Запада через очки проведшего немалую часть жизни в условиях советского строя, я оборачиваюсь на события и на людей c обоих берегов. Я не брезгую и мелкими деталями, не только зная, что малозначащие факты чаще всего и остаются в памяти читателя, но и потому, что такие факты часто говорят больше об облике человека, чем глобальные решения, им принимаемые, нередко от него и не зависящие. Джеймсу Джойсу нравилось думать, что если Дублин будет разрушен, город можно будет воссоздать по его «Улиссу». Тешу себя мыслью, если это произойдет с шахматами прошлого века, их можно будет воссоздать и по моим рассказам тоже. Даже если шахматное прошлое интересует очень малое число людей, я счел своим долгом не дать ему забыться. Кто-то должен был стать в шахматах Сосонко, а так как других не нашлось, стать им пришлось мне.
Valchess:Считаете ли Вы, что обладаете собственным литературным стилем? Прилагали ли усилия, чтобы его выработать? Вообще, когда и при каких обстоятельствах Вы поняли, что журналистика и литература – это "Ваше"?
Мне кажется, у меня есть собственный стиль, хотя усилий, чтобы выработать его, я не предпринимал. Не исключаю, что постоянное чтение и собирание книг привело к тому, что книги в конце концов собрали меня самого.
“Почти все партии с Тони Майлсом были результативными. Тилбург 1978.”
MS:"Не продаётся вдохновенье..."... Вы Ваши эссе планируете, или они вызревают своим чередом? Достоевский или Толстой (жёсткие сроки или "барская литература" с куцехвостыми гусями)?
Текстов своих я не планирую. Порой жизнь сама выбирает тему, как это было, например, с текстом о Тони Майлсе, ушедшим внезапно и совсем молодым. Тогда я к тому же был ограничен сроками сдачи очередного номера «New in Chess» в набор. Замечу попутно, что жесткий дедлайн порой дисциплинирует мышление, не дает расслабиться, стимулирует процесс работы. Не считаю зазорным получить и такое задание: сделай две тыщи, от силы две двести. Речь идет о количестве слов текста, который я должен написать на ту или иную тему. Обычно же в голову приходит мысль о ком-нибудь или о чем-нибудь, и я начинаю. Начинаю трудно, нередко с серединной или даже последней фразы. Какой-то вспомнившийся случай, взгляд в окно, слова песни, взор, брошенный на фотографию, все что угодно - перешибает мысль, и я легко плыву по течению совсем другой темы. Поэтому у меня накапливаются незаконченные тексты, полу и четвертьфабрикаты, записи, планы, темы, начатые и брошенные. К некоторым я возвращаюсь, другие так и лежат нетронутыми, что-то устаревает и становится нерелевантным. Такая манера мышления, хотя и делает процесс более трудоемким, возможна при написании текстов, но губительна для шахматиста. Перескок от одной идеи к другой, когда еще не разобрался с первой, неряшливость и огрехи всегда были моим слабым местом в шахматах.
Мысль – ну, там что-нибудь найдется - нередко выходила мне боком. «Что было бы, если бы соперник сыграл так-то и так? – резонно спросил меня как-то Смыслов. - На проскок пошел, Геннадий Борисович..?» А Корчной однажды выговаривал: «Как это Вы сыграли неаккугатненько....». Поделом! – я не выиграл тогда какой-то вдрызг выигранный эндшпиль. «Неаккугатненько! Неаккугатненько!» – слышу, как сказанное вчера. Наверное, все это зеркальное отображение отношения к жизни самой, как к некому черновику: «будет еще небо голубое, будут еще в парках карусели». На самом деле, это иллюзия: понятно, что никаких каруселей не будет, но отойти от этой жизненной установки уже нельзя; хорошо, что хоть все понимаю сам.
Факт, что я не единственный, и что жизнь на черновике пишут очень многие, полагая, что будет еще возможность все переписать начисто, слабое утешение: каждый ведь проживает свою собственую жизнь.
“Я помогал Корчному на чемпионате СССР в Риге, 1970.”
Valchess:Запомнились ли Вам какие-то рецензии на Ваши сочинения? Вообще, можно ли говорить, что в принципе в мире есть квалифицированные критики связанной с шахматами литературы?
Издания моих книг на других языках вызвали гораздо больше откликов, чем на русском. Короткие отклики коллег (большей частью устные), прочитавших русские тексты, рецензиями ведь не назовешь.Хотя и здесь я заметил особенность, о которой уже говорил в связи с шахматами: к комплиментам быстро привыкаешь, а что-то отрицательное, пусть и ничтожное, кажется незаслуженным и остается в памяти. А так... Что-то написал Леонид Зорин, появилась рецензия в питерской газете. У газетной рецензии было хорошее название, заимствованное из индийской притчи, упомянутой мною: «Слон на черепахе». Подумал еще тогда, что так можно было назвать и книгу. Были рецензии в английских, американских, немецких, испанских журналах. Почти все они были написаны людьми, фамилии которых мне ничего не говорили. Американский критик писал в одной из них: «О чем хотел сказать автор? Это шахматная книга? Что это?» Не нашедший в тексте ни одной диаграммы рецензент попал в точку. В книге действительно не было рассуждений о слабых полях, преимуществе слона над конем в открытой позиции или о тонкостях защиты Каро-Канн. Шахматы в ней явились лишь предлогом, чтобы рассказать о людях и о жизни, всегда оказывающейся сложнее самых изощренных сюжетов.
Хотел бы написать как-нибудь разгромную рецензию на себя самого. Думаю, что получилось бы: кому как не автору известны все изъяны и погрешности текстов, написанных им самим. Склонность к цитатничеству, к резонерству, крен в сторону красивости, разжевыванию уже понятного – только малый список моих прегрешений. Впрочем, не буду предварять задуманное, хотя, скорее всего, до такой рецензии не дойдут руки: восторжествует заурядная лень. Но с радостью отдаю моим эвентуальным критикам козыри, не полученные ими с раздачи. Чрезмерное цитатничество, правда, можно объяснить хорошей памятью, склонность к красоте – любовью к слову, а разжевывание – боязнью не быть понятым, или понятым неправильно. Но все это напоминает жалкие попытки оправдаться заранее.
“С Хейном Доннером. Середина семидесятых годов.”
Valchess:Само существование книги "Диалоги с шахматным Нострадамусом" свидетельствует, что Вы высоко ценили шахматную эссеистику Х. Доннера. Есть ли другие авторы, работающие, пусть эпизодически, в этом жанре? Читали ли очерк о Карлсене в едва ли не в самом престижном журнале в мире "Нью-Йоркер" (русский перевод напечатан в "64" 7/2011)? Если читали, то Ваше впечатление о работе автора, который профессионально с шахматами не связан?
Замечательным автором был однофамилец чемпиона мира Эдуард Ласкер. Его книга «Chess for fun and chess for blood» – очень хороша. Отличные книги о Стейнице и Ласкере написаны Михаилом Левидовым. Прекрасную книгу о Фишере выпустил в прошлом году Франк Брэди. С большим удовольствием прочел пару лет назад книгу о Тартаковере «Моральные победы» Давида Ловелоя. Правда, в отличие от моих рассказов, это романизированная биография. Хороша книга «Бобби Фишер идет на войну» англичан Эдмондса и Эйдиноу. А вот известная книга Милана Видмара «Золотой век шахмат» показалась скучной. Что касается
Valchess:А нет ли у Вас мыслей написать именно художественное (т.е. относящееся к "fiction") произведение?
Я написал несколько текстов, которые можно с некоторой натяжкой отнести к категории «фикшн». Один из них назывался «Пекин 2024». Эссе было написано в конце 1999 года; в нем я попытался заглянуть, пусть и не без улыбки, в шахматный мир четверть века спустя. Тогда такой отрезок времени казался совершенно фантастическим. Рапортую: хотя до даты еще далеко, кое-что из предсказанного уже сбылось. Другое, правда, не сбылось, но ведь прошла только половина срока.
Я давно не читаю (или почти не читаю) беллетристики, художественной литературы, придуманной прозы, предпочитая мемуары, переписку, исторические документы, свидетельства очевидцев. Выдумывать что-то мне неинтересно: реальная жизнь все равно богаче. То, что делаю я, больше всего напоминает, наверное, документальное кино. С удовлетворением отмечаю, что проходящий в ноябре каждого года в Амстердаме международный фестиваль документального кино приобрел такую популярность, что билеты надо заказывать задолго до начала. Немало фильмов фестиваля интереснее, на мой взгляд, фильмов с написанным сценарием.
Так как я начал писать по-настоящему только в позднем возрасте, у меня накопилось много всякой всячины и, учитывая мою хорошую, как утверждают знающие меня, память, мне не так легко освободиться от этого багажа. Став шахматным Пименом, как меня назвал в шутку кто-то из друзей, я вырос из пименства, как уверяют они же, и давно пора написать что-нибудь эдакое. Соглашаюсь, но мое отношение к придуманной прозе настолько прохладно, что появление в ближайшее время моего имени в фикшн крайне маловероятно. Почти все мои тексты базируются на воспоминании о том или ином человеке или событии. Соглашусь с кем-то из греков, утверждавшим, что по-настоящему у человека сохраняются только воспоминания души, а вот чувственные – расплываются, а то и вовсе улетучиваются.
Автор рецензии на одну из моих книг предпослал ей в качестве эпиграфа строки из дневника Марка Твена, думавшего о продолжении своей знаменитой книги: «Гек возвращается домой... Ему шестьдесят. Ищет Тома. Из других блужданий приходит Том. Находит Гека. Они вспоминают старое время...» Безмятежная счастливая старость. Идиллия. На самом деле запись в дневнике писателя звучит несколько по-иному: «Гек возвращается домой, бог знает откуда. Ему шестьдесят, он спятил с ума. Воображает, что он еще мальчишка, ищет в толпе Тома, Бекки... Из других странствий приходит Том. Находит Гека. Вспоминают старое время. Жизнь оказалась неудачной. Все, что они любили, все, что считали прекрасным, ничего этого уже нет...»
Я пишу о прошлом. Нередко – о старости, предстоящей каждому человеку. Ощущение катастрофы, что ты выброшен на обочину жизни и никому не нужен, появляется в старости у каждого. Поэтому воспоминания мои далеко не всегда веселые. Что с того? Призрак предлагает герою повести Диккенса необычный дар: освободиться от печальных воспоминаний. Но вместе с воспоминаниями исчезнут и все чувства, вскормленные памятью. Человек соглашается: отныне у него нет никаких горьких воспоминаний: «прошлое есть прошлое, оно умирает, как скотина». Но освободившись от памяти, он стал жестоким и бессердечным человеком и умоляет, чтобы призрак вернул ему память о прошлом.
Марк Твен всю жизнь писал двойные письма. Одно письмо отсылал, другое писал для себя и там уже излагал все, что думал в действительности. То же самое делал и Евгений Шварц, только в своем дневнике. А Витгенштейн говорил, что его работа состоит из двух частей – одна, которую он излагает на бумаге, вторая – то, что он не написал. Добавляя: эта вторая часть и есть самая важная. Это – не мои случаи. Я не пишу о моих героях того, что не думаю, в некоторых случаях позволяя себе не написать всего, что думаю. Обычно же, не вынесенное на суд читателя, представляет из себя что-то уж очень личное, или далеко уводящее от темы. Мои тексты я нередко украшаю «архитектурными излишествами» (представители старшего поколения поймут, что я имею в виду). Некоторым это нравится, другим – нет. Но на всех ведь не угодишь. Не угодишь на друзей героев моих повествований, на еще бóльшую армию считавших себя друзьями, которых я не упомянул, но в первую очередь – на вдов. Известно ведь, что если собираешься написать о ком-то, следует прежде всего убить его вдову: чего это он такие глупости пишет: это я-то была тогда в зеленом платье? У меня сроду не было зеленого, зеленое мне совсем не к лицу!
“С Давидом Бронштейном. Москва, 2004.”
stirlitz: Здравствуйте Геннадий Борисович! Герои Ваших эссе (даже те, о которых Вы в целом пишете с явной симпатией) в отдельных эпизодах выглядят очень неприглядно. Например, Ботвинник, Смыслов, Петросян – да и многие другие. Вопрос: Насколько этично публиковать подобные "неприглядные" эпизоды, особенно если они являются пересказами частных бесед Ваших героев с Вами, изначально, насколько я понимаю, для публикации не предназначенных?
Если следовать Вашей логике, необходимо запретить любую мемуарную литературу: ведь все, обращающиеся к воспоминаниям, приводят разговоры изначально для публикации не предназначавшиеся. Никто не говорил «под запись» (случалось, конечно, но не о них и не об этом речь). Так ведь?
«Об этом даже подумать нельзя», - сказала мне еще во время оно заведующая спортивным отделом в ленинградском Дворце пионеров. Что подумать можно обо всем, я знал, когда жил еще в Советском Союзе. Что можно обо всем сказать и написать понял, только оказавшись на Западе. Согласитесь: эпизоды, кажущиеся Вам «неприглядными» - случайно ли Вы поставили это слово в кавычки? – другому покажутся смешными, еще одному крайне интересными, дополняющими портрет человека, без чего он был бы неполным, третьему забавными, четвертый просто скользнет глазами по бумаге и т.д. Ведь все зависит от воспитания читателя, его бэкграунда, от времени, в которое он живет и множества других факторов. Когда я пишу о реакции Смыслова на покушении на Папу и привожу слова рассерженного В.В., что пойманного негодяя «надо повесить за яйца», а потом излагаю мою дискуссию с ним на эту тему, какому-нибудь читателю (читательнице) это может показаться недопустимым, другой – улыбнется, а молодой человек или девушка, знакомые с книгами раннего Лимонова (или бесчисленными – его меньших братьев) даже не обратят на это внимания. Поэтому, рассказывая о моих героях, я стараюсь предоставить читателям самим судить о приглядности или неприглядности их поведения.
Приведу несколько примеров.
Я очень подробно описываю наш с Гуфельдом поход на базар в Маниле (1992). Его уникальную манеру торговаться, похожую больше на спектакль, своего рода шоу. И в собственных повествованиях Эдуарда Ефимовича, и в воспоминаниях коллег гроссмейстера рассказывается о похожих эпизодах. На эти эпизоды можно смотреть самым различным образом: с веселым ухарством, как сам Гуфельд, легко обводящий вокруг пальца продавцов-соперников, с улыбкой, как это делают другие, с завистью, – я так не могу – сквозящей в рассказах третьих. Можно и с иными чувствами: недоумения, брезгливости, презрения и т.д. – все зависит от читателя.
“Эдуард Гуфельд - секундант Геллера, я - Корчного. Москва 1971.”
Бронштейн, отправившись еще в советское время в Буэнос-Айресе с работником посольства делать покупки, вместо того чтобы приобрести что-нибудь полезное для дома, возвратился с какой-то картиной: «Не буду же я при посольском какие-то шмотки покупать...» Достойный человек? Лох? Альтруист? Переполненный комплексами человек? Так и надо вести себя?
Последний эпизод снова связан со Смысловым. Я – в гостях у Смысловых в их квартире на Кудринской площади в Москве. Разговоры. Обед. Рюмочка. Другая. Надежда Андреевна потчует на славу, Василий Васильевич в ударе. Его рассказы – о том, о сем. О посещении митрополита Питирима, об исполнении «Двенадцати разбойников». Потом разговор переходит на шахматы, садимся за доску. Хотите, Г., я Вам новый этюд покажу? Замечательный, навсегда оставшийся в памяти московский день ноября 2004 года. Снова вынужден прибегнуть к автоцитате. «Часа в три начали прощаться. Меня берет под локоть, говорит жене: «Хочу Надюша, с Г. выйти, сказать ему кое-то…» Сердце сжалось: вот оно… В холл вышли просторный. Остановились у дверей cоседней квартиры: «Геннадий Борисович, хочу у Вас совета просить…» Понимаю важность момента, молчу. «Вот соседи – видите - дверь входную темно-коричневой краской выкрасили, что Вы думаете, может и нам то же сделать, или оставить все как было? Что думаете?..» Я никак не комментирую этот последний эпизод, предоставляя сделать умозаключение читателю. В Вашей терминологии, он наверняка попадает под разряд «неприглядных», без описания которого можно было бы, во всяком случае, обойтись. Эпизод, унижающий Василия Васильевича. Верно? Неверно! Неожиданный вопрос вдруг опускает героя рассказа на землю. И замечательно! Потому что Василий Васильевич Смыслов и был такой: очень земной, совсем не похожий на икону человек, которого я любил со всеми его слабостями и заблуждениями (в моих глазах, разумеется). Опустив эту заключительную сценку, я не только погрешил бы против истины, но пошел бы по пути отлакированной правды, приглаженности и елейности. Рисуя портрет Смыслова, да и другие портреты, я старался быть не евангелистом, а скорее историком религии. Писал уже, повторюсь: не задаваясь целью демистификации моих героев, я просто хотел показать выдающихся мастеров в человеческом, каждодневном, соскрести покрывающий их хрестоматийный глянец. Показать их заботы, цели, хитрости, заблуждения и маневры в жизни, порой не менее интересные, чем в их партиях. Рассказать, как они могли быть добродушны, эгоцентричны, щедры, деспотичны, капризны, ревновать к чужой славе, вступать в досадные конфликты друг с другом. Показать, что они такие же люди как мы с вами, но отмеченные редким талантом, божьим знаком.
Зная, чем кончается любая жизнь, стараюсь смотреть на моих героев без предвзятости, но самое главное: хочу понять их. Может быть, ключом к этой, не для всех привычной манере повествования, является фраза, с предельной горечью произнесенная героем Фолкнера: «Все мы несчастные сукины дети...»
Но еще лучшим ответом на Ваш вопрос являются замечательные слова одного из лучших русских поэтов (и прозаиков) прошлого века:
«Я долгом своим (не легким) считаю – исключить из рассказа лицемерие мысли и боязнь слова. Не должно ждать от меня изображения иконописного, хрестоматийного. Такие изображения вредны для истории. Я уверен, что они и безнравственны, потому что только правдивое и целостное изображение замечательного человека способно открыть то лучшее, что в нем было. Истина не может быть низкой, потому что нет ничего выше истины. Пушкинскому «возвышающему обману» хочется противопоставить нас возвышающую правду: надо учиться чтить и любить замечательного человека со всеми его слабостями и порой даже за самые эти слабости. Такой человек не нуждается в прикрасах. Он от нас требует гораздо более трудного: полноты понимания».
Это я выделил текст жирным шрифтом: готов подписаться под каждым из этих слов. И если могу в чем-то упрекнуть себя, так только в том, что не всегда в поисках истины доходил до последней точки. Но здесь мы уже выходим за пространство Вашего вопроса и приземляемся на кушетке психоаналитика со мной в качестве пациента.
“Со Смысловыми. Мемориал Таля, Москва 2006.”
vvtitan: Здравствуйте, господин Генна Сосонко. В Ваших эссе часто встречаются пассажи типа "да, он был великий шахматист, но очень любил ковыряться в носу, так чтобы никто не видел..." Если бы это был один-два эпизода или через статью, это не вызывало бы неприятного ощущения при чтении - известный прием разбудить читателя, показать Ваши доверительные отношения с тем, о ком статья и т.д. Но когда весь текст прошит подобными упоминаниями и практически обо всех, о ком Вы пишете - возникает вопрос: или Вы чем-то обижены на того, о ком пишете (на всех), или у Вас просто непроизвольная или преднамеренная задача согласно девизу наших “демократов”, в.ч. и Каспарова: “Мы должны загадить социализм (и всех кто к нему причастен) как мухи засиживают лампочку”. Когда я читаю Ваши статьи (в журнале 64), меня не покидает ощущение, что Вас в СССР чем-то обидели или что-то недодали. Неужели даже в юбилейной статье о человеке обязательно необходимо добавить какую-нибудь гадость... Может, это в стиле западной прессы, и это она оказала влияние на Ваш стиль изложения или мнение о читателях - обязательно вытащить грязное белье наружу?... Поэтому у меня вопрос: За что Вы так не любите (или не уважаете) своих коллег-шахматистов, о которых пишете?
Ответ на Ваш вопрос Вы найдете выше, в словах, выделенных жирным шрифтом. Не поленитесь: прочтите их еще раз. И еще один. И еще. Поставив их себе в образец, я тоже старался говорить о моих героях, не унижая их ни снисхождением, ни передачей ретушированной правды и не принимая во внимание даже такого пустяка, как смерть. Тем более – что скажете или подумаете Вы. К замечательным, процитированным выше словам, добавлю, что для западной прессы действительно свойственны открытость и называние вещей своими именами. Понимаю: это не вполне привычно для людей, живущих в авторитарном обществе. Думаю, что Вы, житель Белоруссии, тоже можете кое-что сказать сегодня по этому поводу.
Что касается «ковыряния в носу», то здесь Вы меня с кем-то перепутали. Тема ковыряния в носу и размазывания соплей всплывает почти во всех интервью другого человека, пусть и моего земляка. Он тоже вырос в Питере и даже в одном со мной Басковом переулке, но все же его дом был под номером 12, а мой – 33. Согласитесь, разница есть, даже если я, без сомнения, и видел его мальчишкой, гоняющим мяч прямо на асфальте переулка. Правда, Вы немножко отстали: от «ковыряния в носу и размазывания соплей» Ваш персонаж, чьим именем того и гляди назовут (переименуют) Басков переулок, сделал в последнее время крен в сторону «цыкания гнилым зубом на власть». Это уже относится к демократам и либералам, которых Вы поминаете недобрым словом.
Вам кажется, что я не люблю своих героев. Это очевидное заблуждение. Мне говорили и не единожды: «почему образы людей, даже если ты их недолюбливаешь, не вызывают отторжения, почему ты находишь теплые слова для каждого? Почему, почему – ты обо всех пишешь так, что по прочтении не остается негативного чувства к человеку, который тебе не симпатичен. Почему? Ты и о Гитлере написал бы – что ж вы хотите – трудное детство, Первая мировая война, ранение, материальные трудности... А приняли бы Адю в Венскую академию художеств, может, все и по-иному повернулось...» Я спокойно принимаю их ремарки и Вашу точку зрения, понимая, что на пространстве, где обнаружились столь противоположные мнения, разместились и другие читатели, с собственными мнениями и суждениями.
Мой ответ, несмотря на недопустимый тон Ваших вопросов, подтверждает вышесказанное: я попытался понять и Вас тоже. Не скажу, что это была такая трудная задача: это тот случай, когда по нескольким фразам виден весь человек: спрашивая, Вы высказываете какое-то положение, а потом, отталкиваясь от него как от факта, задаете вопрос. Чтобы не ходить за примерами далеко, отвечу и на Ваш последний вопрос:
vvtitan: Вы полностью разделяли взгляды и поведение Корчного, когда Вы ему помогали на матчах с Карповым?
Я никогда не помогал Корчному в его матчах с Карповым.
“Разговор с молодым Каспаровым под недремлющим оком КГБ (Литвинов). Лондон 1986.”
stirlitz:Есть ли у Вас в планах книга о Вашей шахматной карьере?
vasa:Ваши творческие планы? Планируется ли к изданию новая книга?
Sibarit:Можете ли анонсировать Ваши следующие книги, что в литературных планах?
Планов по написанию книги о собственной карьере у меня нет. Хотя книга могла бы получиться интересной: мне кажется, что я довел до высокой планки умение использовать свои выигрышные стороны, умело камуфлируя слабости; хотя весь мой шахматный корабль был сколочен из чужих досок, своя стать у него была. Но подумайте: кому интересна карьера гроссмейстера докомпьютерного периода, даже если в ней случались время от времени интересные, пусть даже поучительные партии?
Моя новая книга должна выйти в конце этого года по-английски в издательстве «New in Chess». Условное название ее – «Чемпионы, которых я знал». В ней будут эссе о чемпионах мира – Эйве, Ботвиннике, Смыслове, Тале и Петросяне. Все они фактически известны российскому читателю.
“Максу Эйве – 80.”
дикий муцио: Допустим, Вам предстоит длительное путешествие. Какие пять шахматных книг захватили бы с собой?
Кроме названных уже моих первых шахматных книг, захватил бы еще несколько околошахматных. Надеюсь, не покажусь нескромным, если скажу, что это были бы мои собственные книги.
Объяснюсь: лучшие комплименты собственному творчеству я получил от Бориса Постовского и Льва Альбурта. Борис Наумович сказал, что постоянно читает мои книги на ночь; персонажи в большинстве случаев ему знакомы лично, обстановка тоже, это успокаивает его, с тем он и засыпает. Примерно в том же признался и Лев Осипович: перечитывая книгу в пятый, шестой раз, он совершенно не скучает от того, что перед ним уже не раз читанный текст. Это чувство знакомо и мне: если есть альтернатива – новая книга или уже знакомая, нередко в последнее время выбираю уже читанную. Известный феномен: к старости человек с большой неохотой пускается в какие-то авантюры, предпочитая проверенное, зная, что его ждет, к чему он привык. Старик напоминает ребенка: дети ведь тоже могут в сотый раз слушать одну и ту же сказку. Помимо того, что читая собственные книги, знаю, что меня ждет, отмечу еще один момент. Перечитывая тексты, удивляюсь порой: неужели это я написал? Ведь очевидно: слово стоит не на своем месте, эту фразу стоило бы вообще опустить или заменить на другую – странно, что это не пришло в голову в момент написания и т.д. и т.п. Почти всегда вспоминается и старинное правило: сокращай, сокращай, сокращай – от этого любой текст, как, без сомнения, и этот – только выиграет. Так что на необитаемом острове у меня, помимо чтения, было бы еще и полно работы. Здесь легко обнаружить и мой когда-то подход к шахматам: стремление к абсолютному совершенству. Не уверен, что такой подход правилен: улучшая мелочи, оставляешь без внимания глобальный концепт, не уделяя внимания действительным и бросающимся в глаза лакунам. Но собственное зрение их не замечает, здесь нужен взгляд со стороны.
“2010 г. Москва.”
дикий муцио: А какие пять нешахматных книг Вы положили бы в чемодан?
Трудный вопрос. Сразу оговорюсь: в разные периоды жизни предпочтения менялись. Поэтому в поисках ответа, я сначала погрузился в раздумья, потом бросился прочесывать книжные полки, но решил, что не хочу обижать ни Монтеня, ни Герцена, ни Варлама Шаламова, ни Толстого, ни Тургенева, ни Франца Кафку, ни многих, многих других. Я мог бы назвать еще с десяток имен, но не стану этого делать, опасаясь быть обвиненным в снобизме: подавляющему большинству участников конференции они не скажут ничего. Боюсь, правда, что для такого обвинения хватит и вышеназванных имен.
Прекрасно понимаю при всем при том, что литература сегодня не может играть такую же роль, какую играла в XIX и большей части XX века: человек, оказалось, совсем не то, что думалось о нем тогда...
Тройку писателей назвать не смог, но, если Вы не возражаете, попробую отыграться на художниках: ван Гог, Гоген, Модильяни. Впрочем, тут же вспомнились Рембрандт, Вермеер, Климт, Врубель... Так что и с художниками не получилось.
“С Борисом Спасским. Тилбург 1978.”
MS: Русская классическая литература в немалой степени вдохновлена западной. Что Вы думаете о Набокове? Его успех в англоязычном мире - это "перекрёстное опыление"? Или это сугубо личный успех, не связанный прямо с традициями русской литературы?
Книги Набокова, прочтенные еще в Ленинграде, не произвели на меня большого впечатления. Может, это произошло потому, что мне давали их на ночь, утром следующего дня я должен был книги вернуть, и гнал глаза по бумаге. Так было, например, с «Защитой Лужина», полученной в доме Корчных. Уже в эмиграции я полюбил Набокова и прочел всего. Когда играл межзональный турнир в Биле (1976), а Набоков жил по соседству – в Монтрё, я даже собрался было к нему в гости, но подойдя к Палас-отелю, заробел. Да и не принял бы меня наверняка знаменитый писатель. Правда в киоске, где Набоков каждый день покупал газеты, я увидел аршинные заголовки на многих языках: ЕЩЕ ОДИН, КОТОРЫЙ ВЫБРАЛ СВОБОДУ! – вечером вчерашнего дня Корчной попросил политическое убежище в Амстердаме.
Сейчас любовь к Набокову как-то поостыла; нельзя сказать, что я стал относиться совсем равнодушно к его творчеству, но спокойней – точно. Успех Набокова в англоязычном мире никак, на мой взгляд, не связан с традициями русской литературы. Книги выдающегося писателя могли бы вообще не найти читателя, если бы не оглушительно-скандальный успех «Лолиты», после чего издатели требовали от Набокова любых текстов, лишь бы на обложке можно было напечатать – автор «Лолиты». Не следует забывать и подвижническую роль , понимавшую с самого начала, какого калибра писателем является ее муж. С успехом представлявшая произведения мужа миру, где властвует не только талант, но и умение продать его, Вера Евсеевна сделала очень многое для прорыва писателя на книжный рынок. Набоков сам прекрасно понимал эту кухню и объяснил однажды как следует выстраивать писательскую биографию. Литература – не спорт, здесь отсутствуют результаты, но мне представляется, что дистанция между Набоковым с его всемирной славой и тем же Газдановым, работавшим до войны шофером такси в Париже, а потом на радиостанции «Свобода» в Мюнхене, не так уж велика, чтобы развести их по такие далекие стороны популярности. Даже если Гайто Гайданов после смерти и получил свою порцию успеха в России.
Valchess: Ваше отношение к таким знаковым для шахматно-художественной литературы произведениям, как "Защита Лужина" Набокова и "Шахматная новелла" Цвейга? К фильмам "Защита Лужина" (американскому) и "Гроссмейстер" (советскому)? Есть ли другие (документальные или художественные) произведения в разных видах искусств, связанные с шахматами, которые Вам запомнились? А как относитесь к старым советским сочинениям Котова, Панова, Загорянского?
очень люблю и оцениваю очень высоко, на порядок, а то и два выше , но не об этом, как понимаю, вопрос. Речь идет об отрицательном отношении к обоим произведениям Гарри Каспарова, да и не его одного, как создающих неверное представление образа шахматиста у публики. Такая точка зрения представляется мне по меньшей мере наивной: если рассматривать литературу в этой плоскости, можно, осудив Цвейга и Набокова, привести в пример Маяковского, создавшего положительный образ шахмат и шахматиста в поэме «Владимир Ильич Ленин»: «Мне бы биллиард, отращиваю глаз. Шахматы ему – они вождям полезнее». Можно пойти ещё дальше, поругав Достоевского за то, что в «Преступлении и наказании» писатель, сгустив краски, создал негативный образ русского студенчества и чиновничества: ведь далеко не все чиновники спивались и опускались, а студенты убивали старух-процентщиц. Может быть, образы первого чемпиона нашей игры, дышавшего в форточку психиатрической клиники зимней Москвы, или Акибы Рубинштейна, проведшего в аналогичном заведении Брюсселя половину жизни, создали бы более позитивный образ шахматиста в глазах публики? Или описание жизни вне шахмат двух других великих чемпионов - Александра Алехина и Бобби Фишера?
Американский фильм я видел. Хотя одна из основных щемящих струн романа – русская линия – представлена в фильме очень наивно, фильм запомнился. Отторжения, во всяком случае, не вызвал: что ж, можно и так. Советского фильма посмотреть не удалось: фильм вышел на экраны уже после моей эмиграции. Знаю, сейчас этот фильм можно с легкостью найти в интернете и посмотреть, не выходя из дома, но как-то руки не доходят. Произведения на шахматную тему и не выделяются на общем уровне советской литературы того периода. Но «исторические исследования» не только конъюнктурны, но и насквозь лживы. Даже такой уравновешенный человек как Макс Эйве при упоминании имени Котова терял самообладание. Когда один известный российский гроссмейстер, видимо желая сделать мне комплимент, сказал, что ему понравилась моя последняя книга и что в детстве он читал что-то похожее в «Записках шахматиста» Котова, я совсем не обиделся, но подумал, что это высказывание больше говорит о самом гроссмейстере.
“Презентация книги по-чешски. Марианске Лазне. Декабрь 2011.”
Valchess: Есть ли у Вас представление о своем читателе?
Американский рецензент моих книг Тейлор Кингстон написал однажды, что читатели их не могут быть молодыми людьми, а идеальным, кроме него самого, рецензента, преданного поклонника писаний Сосонко, вероятно, является сам их автор. Кингстон попал в точку. Не думаю, что мои книги для читателей «среднего и старшего школьного возраста». Ведь в них идет речь о вещах, над которыми юные никогда не задумывались. Прошлое редко выходит у них за пределы турниров последних лет, и в это специфическое прошлое они отправляются только по практической нужде: посмотреть партии, не обращая внимание на рассуждения и философствования. Прекрасно понимаю: что бы и как бы я ни написал, молодые всегда предпочтут партию, прокомментированную их сверстником-гроссмейстером, где тот с успехом применил убийственную новинку на 22-м ходу.
Когда человек говорит: я люблю футбол, имеется в виду, что он любит смотреть, как другие играют в футбол. Когда же он говорит, что любит шахматы, скорее всего, подразумевается, что человек любит играть в них. Но и в шахматах есть люди, увлекавшиеся игрой в детстве или юности, а теперь только эпизодически играющие партийку-другую под настроение с подходящим партнером, или в ночной тишине, когда домашние уже спят, выходят в паутину интернета и сражаются блиц с невидимым соперником. Это – мои читатели. Пренебрегая заветом классика, настаивавшего, что автор пишет в первую очередь для самого себя, в процессе писания я не забываю о моих читателях. Только ли это люди, играющие в шахматы? Или когда-то игравшие? События, в сознании молодых относящиеся к далекому прошлому, для моих читателей происходили еще в «наше время». И дело даже не в том, что они лично помнят то время - эти события вошли составной частью в их собственную культуру и ментальность. Это читатели, которые больше озабочены ретроспекцией прошлого, чем угасающими (угасшими?) амбициями сегодняшнего дня. Я стараюсь быть интересным для всех, а не только для шахматистов, и немалым комплиментом считаю чье-либо замечание – знаешь, моя жена (подруга, друг, коллега, приятель) совсем не умеют играть в шахматы, но, открыв твою книгу, увлеклись и дочли ее до конца. Сохраняю полное сознание того, что результатом моих писаний будет короткая строка в каком-нибудь шахматном журнале, где после сухого перечисления турниров и занятых в них мест появится заключительное предложение: оставил книгу воспоминаний.
“С Михаилом Ботвинником. Тилбург 1989.”
8. Не только шахматы
vasa: День без шахмат, без одной мысли о них для Вас: а) невозможен и нежелателен в принципе; б) желателен, но невозможен; в) нежелателен, но возможен; г) и желателен, и возможен.
Отвечу вопросом: почему Вы считаете, что присутствие шахмат в жизни профессионала может уместиться в предложенные Вами градации? Но если других нет, то: лет тридцать назад я бы остановился на первой из предложенных Вами формулировок. Пятнадцать лет тому сказал бы, пожалуй, что такой день вполне возможен, но был бы воспринят мною, скорее, как данность. Сегодня такой день, может быть и желателен, но невозможен. Турниры, играющиеся в мире почти непрерывно, пришли на экран моего компьютера, а коллеги и друзья, пусть и живут в разных странах, но заходят ко мне между делом практически ежедневно посредством тех или иных средств коммуникации. Всё соблазнительно и приятно, но - не знаю как для других, - меня все эти удобные и замечательные вещи отвлекают от тех, к которым я привык и на которые остается все меньше времени. А жаль! Это ни в коем случае не жалоба, просто констатация факта: в большинстве случаев – ленивый раб – я сам рад этому.
Valchess: Интересуетесь ли Вы философией, идеологией?
Философией интересуюсь, но знания мои хаотичны и надерганы. Я читал – разумеется не все, но многое – Плутарха, Тацита, Цицерона, Декарта, Спинозу, Шопенгауэра, Ницше. Из современных философов - , с его известным: «О том, что нельзя выразить словами, нужно молчать». Но Витгенштейн слишком сложен для меня: пробовал читать: не пошло. Оставил его, больше не брался и наверняка не возьмусь уже никогда.
Интересуюсь ли я идеологией? Не совсем понимаю, что это значит, но прочитав слово «идеология», напрягся.
Sibarit: Каково Ваше отношение к религии (если позволительно спросить)?
В этой конференции позволительно спросить все: чего стесняться, мы же здесь все свои. К религии я отношусь как к одному из замечательных изобретений человека, позволяющих ему худо-бедно жить, не впадая в отчаяние от знания, чем кончается любая жизнь. С удовлетворением слежу, как шаг за шагом сдает свои позиции Рим, объявляя ошибками очень многое жестокое и антигуманное, сделанное за две тысячи лет существования христианства. С улыбкой, когда вижу, как инфляция касается сегодня всего, не только денег и гроссмейстерских званий, но и церкви: с каждым годом число причисляемых к лику святых продолжает расти, достигая едва ли не сотен в год. Хотя в старое время имена таких людей, (как и гроссмейстеров) были известны каждому. С опаской, следя за все большим проникновением агрессивных течений ислама в жизнь Западной Европы. С брезгливостью, зная как создавалось богатство сегодняшней РПЦ, спустившейся с небес на землю и ставшей политической силой России начала XXI века. С таким же чувством, когда читаю высказывания высоких деятелей ее, начиная с самого господина Гундяева, не говоря уже об отношениях главы РПЦ с сильными мира сего. Вспоминаю всякий раз Сергея Николаева, рассказ о котором предваряет конференцию. Николаев рассматривал РПЦ как огромную бизнес-структуру: экономическую организацию со своими специфическими проблемами и приоритетами. Предупрежу возражения и не соглашусь с теми, кто отождествляет мораль и религию. Это совсем не одно и то же, и утверждать, что мораль и эмпатия невозможны без религии, глубоко неверно.
Вероятно, определение «агностик» более всего подходит для моих личных отношений с религией: я просто не могу представить себе Того, кого не могу представить. И, разумеется, не в том смысле, какой вкладывали в слова: «мы нигде в космосе никого не видели», рапортуя ЦК и лично Никите Сергеевичу Хрущеву советские космонавты, а именно в теологическом, философском смысле. Наверное, по отношению ко мне правильнее было бы употребить слово «атеист», если бы оно не приобрело в советское время другое смысловое звучание, от которого не избавилось и поныне, ассоциируясь с разбоем, разрушениями и преследованиями. Но если рассматривать атеизм как систему взглядов, отрицающих религию как веру в сверхъестественное, отрицание сверхъестественного вообще – богов, духов, других нематериальных существ и сил, я – атеист. Что совсем не мешает мне заходить, и довольно часто, в буддийские храмы, церкви, синагоги, мечети, ловя себя на том, что смотрю не столь на фрески, красоты или достопримечательности, а на самое интересное для меня: людей. Улыбаюсь, вспоминая В.В. Смыслова, сказавшего однажды: «Вы, Г., всяких книжников, фарисеев да садуккеев читаете, а вместо этого полезнее было бы в церковь сходить или хотя бы в синагогу...»
Жить, не веря ни в загробное царство, ни в семьдесят двух девственниц в Раю, ни в абстрактного Б-га, требует больше мужества, чем жизнь с верой. Тем более, когда ее (жизни) осталось – всего ничего. Пожалуй, остановлюсь. Хватит. Не следует хорохориться: никогда не знаешь, как будешь вести себя, когда столкнешься с неизбежным один на один.
Valchess: Ваши политические взгляды? Насколько они "сильны"? Или Вы достаточно нейтральный наблюдатель?
Мои политические взгляды нельзя определить одним словом. «Правее меня лишь стена» – говорил Георгий Иванов. Большинство российских эмигрантов разделяет это мнение. Ко мне это не относится, хотя назвать меня «левым» тоже было бы неверно. Когда начинаются главные выборы в стране, слежу за дебатами, а в день выборов могу провести целый вечер у телевизора: сообщения поступают сразу и обычно к полуночи результаты уже ясны. Помимо самих результатов, я с удовольствием слежу за выражениями лиц победителей и проигравших, реакциями их стороннников, друзей, жен и подруг. Когда жил в Ленинграде, за исключением одного раза в 1950 году, я не ходил голосовать. Мне было тогда семь лет и я упросил маму взять меня с собой, тем более, что голосование происходило в Агитпункте нашего же дома. Когда мама получила бюллетень, я сказал: «Давай зайдем в кабинку и закроемся занавеской...» - и тут же получил от нее нагоняй – я тебе покажу в кабинку, я тебе покажу – занавеской! Все опускали бюллетени в урну, стоявшую прямо в зале, и в кабинку, понятно, не заходил никто. Мама не стала объяснять, в чем моя вина, но я затаил не столь обиду, сколь чувство, что голосование несет в себе нечто опасное и, во всяком случае, далекое от праздника, несмотря на кумачовые знамена, портреты Ленина и Сталина, буфет при выходе.
“Музей Сталина в Гори. 2011 г.”
Я получил голландское гражданство в 1976 году, но традицию храню и ни разу не исполнил свой гражданский долг в Королевстве Нидерландов. Знаю: кое-кто из друзей осуждает меня за такую аполитичность, но ничего поделать с собой не могу. P.S. К моменту выхода ответов в Нидерландах пал кабинет министров, и в стране объявлены выборы. Они состоятся 12 сентября 2012 года. Не думаю, что для меня они будут отличаться от всех предыдущих.
MS: Как Вы относитесь к слову "русскоязычный"? Культура - "русская", "российская", "русскоязычная"?
Прекрасно понимаю, насколько зыбка почва, на которую вступаю. У меня есть претензии к каждому из этих слов, – если кто-то будет цитировать меня, прошу обратить внимание: здесь поставлена запятая. Итак, начну снова: у меня есть претензии к каждому из этих слов, (запятая) потому что все они получили в России определенный привкус и означают не совсем то, что значили когда-то.
Слово «русский», особенно после тоста Сталина на банкете в честь победы над Германией: «за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа», приобрело жесткое, порой и обличительное звучание. Слова из басни С.В. Михалкова (1945) – одно из миллионов еще самых мягких свидетельств тех времен.
Я знаю: есть еще семейки, Где наше хают и бранят, Где с умилением глядят На заграничные наклейки... А сало... русское едят!
Сегодня эти вирши снова актуальны в России. «Клич – «Россия для русских!», «Русский марш», движение «Русские», «Русский гражданский союз», «Русское общественное движение» и многие другие подобные организации несут в своих названиях слово «русский». Но слово это имеет такой посыл, что при произнесении его как-то настораживаешься и ждешь – что последует дальше.
Бобби Фишер по отношению ко всем без исключения представителям советских шахмат употреблял слово «русские». В статье в «Спорт Иллюстрейтед», описывая ничейный сговор Петросяна, Кереса и Геллера, Фишер тоже называет этих гроссмейстеров «Russians», хотя ни в одном из них не было и капли русской крови. Этот факт отметили бы, без сомнения, представители всех упомянутых выше организаций.
Слово «русскоязычный» тоже дискредитировало себя, став предметом дискуссий, где выясняется процент нерусской крови того или иного писателя, не говоря уже о тех, кто пишет по-русски, живя за пределами метрополии. Дискуссии достигают порой такого градуса, что ярый борец за расовую чистоту Альфред Розенберг порадовался бы, узнав, что теории Третьего Рейха получили столь широкое признание в стране, победившей фашизм. Еще больше порадовался бы Розенберг, узнав чем занимаются в таком солидном исследовательском учреждении как Курчатовский институт в Москве. Именно – описанием и расшифровкой «генома русского человека». Характерна постановка вопроса: ведь русские довольно смешанная раса, но пафос, да и сама тема говорят больше о политике государства, тратящего немалые средства на работу над подобного рода проектами. Ведь от расшифрованных уже геномов среднего европейца геном русского отличается не больше, чем любые другие два генома европейцев друг от друга.
Наконец, слово «российский». В мое время оно употреблялось много реже, чем сегодня. Так называлась одна из республик: Российская федерация. Был (наверное, и сейчас есть) российский сыр. Слово «российский» произносилось на празднествах, у него было какое-то торжественное, даже старомодное звучание: россияне или даже россы, как у Ломоносова. Хотя слово «российский» и неплохое, культура, конечно, русская. И язык, разумеется, тоже русский. А вот сайт, на котором вы читаете эти строки, - русскоязычный, в отличие, например, от англоязычного «ChessBase», испаноязычного «Ajedrez en Madrid» или франкоязычного «Europe-echecs».
Valchess: Есть ли у Вас хобби?
Мой сверстник и коллега Марк Цейтлин задал мне недавно аналогичный вопрос. В свое время мы служили с Марком в спортивной роте в Токсово под Ленинградом; номер части помню, но сказать не могу: давал присягу. Цейтлин спросил – я вот, например, шахматные значки собираю, конверты, программки. Всё с шахматами связанное, а какое у тебя хобби? Никогда в жизни я ничего не собирал. Даже кубки, медали и жетоны, мною полученные, не храню. Кроме разве одного, в сарае, уже как следует покрывшегося ржавчиной: за победу в зональном турнире в Барселоне в 1975-м. Как и почему он у меня сохранился – ума не приложу, наверное, из-за колючей металлической ветви, о которую порезался несколько лет назад. Потому-то теперь и обхожу его стороной.
Вернусь к вопросу о хобби. Однажды в замшело-советское время читал интервью (в «Комсомольской правде»?) с участниками гроссмейстерского турнира в Москве. Один из вопросов был о хобби – новое словечко тогда в советском лексиконе. Поразил ответ Мигеля Найдорфа: «Мое хобби? Боюсь, это не для печати». По тогдашним понятиям, это был очень (фри)вольный ответ, и я даже удивился, что такой ответ был напечатан. Если уж зашла речь о Найдорфе, расскажу историю, пусть и ничтожную, но отвечу таким образом на просьбу...
Gildar: Расскажите какую-нибудь шахматную историю, о которой еще никому не рассказывали? :)
“С Найдорфом в Вейк-ан-Зее, 1978. Эта партия закончилась вничью, но несколько месяцев спустя в Сан-Паулу мне удалось одержать победу.”
Олимпиада в Хайфе (1976) проводилась в большом зале гостиницы «Хилтон» на горе Кармель. Женщины и мужчины играли в одном помещении. Гуляя по залу в ожидании хода соперника, я остановился у одной из досок женской команды Аргентины.
«Скажите, Мигель...», – начал я, увидев Найдорфа и не зная еще, как закончу фразу. Найдорф поймал мой взор, покачал головой, засмеялся, похлопал меня по щеке, сказал: «Easy!» – и засеменил дальше характерной походкой.
Даже если история только с большой натяжкой шахматная, она добавляет какой-то штришок к образу влюбленного в шахматы гроссмейстера, едва ли не до самого конца колесившего по миру и заполнявшего собой пресс-центры турниров и матчей.
Говоря серьезно, я выстроил бы такой ряд моих хобби: в первую очередь – чтение. Кто-то говорил, что библиотека – это гарем для стариков. Я люблю проводить время в своем гареме, покидая его, чтобы отправиться в другой гарем – виртуальный. Люблю рыться в книгах; заходившие со мной в книжные магазины испытали это на собственной шкуре. Ряд моих хобби продолжат: собственная писанина, путешествия, музыка, посещение спортивных соревнований, просмотр их по телевидению (футбол, снукер, регби, теннис, баскетбол, легкая атлетика - предпочтительно забеги на средние и длинные дистанции). Люблю ходить по кромке воды на пляже, теряя представление о времени и преодолевая значительные – по моим понятиям, конечно, – расстояния. Море. В значительно большей степени, чем горы, но горы тоже люблю. Люблю думать. Или любил? В последнее время не то, что одолевает лень – думать ведь дело не простое и очень многим вообще недоступное, – просто внимание рассеивается тысячью отвлекающих вещей. Но это совсем не огорчительно: меня рассеивать не надо, я сам рассеиваться рад. Но настоящим и главным моим хобби, вытекающим даже из всего вышеперечисленного, является жизнь. Мое отношение к жизни – это отношение хоббииста, или как сказали бы теперь: по жизни – я хоббиист. Это будет самый правильный ответ на Ваш вопрос.
Valchess: Любите ли Вы театр?
В русском понимании слово «театр» означает драматический театр. Театр я люблю, хотя хожу в него много реже, нежели чем на концерты или балет. В Амстердаме это, как правило, маленькие театры, где играются пьесы, о которых прочел в рецензиях, или услышал положительные отзывы от друзей. Некоторые из них сами люди театра: актеры и режиссеры. Бывая в Нью-Йорке или Лондоне, почти всегда хожу на мюзиклы. Однажды был и в Гааге, но почему-то показалось смешно, когда пели по-голландски.
“С Родионом Щедриным и Майей Плисецкой у меня дома.”
Блаженный_Поэт:Какую музыку предпочитаете слушать? Может быть, играете на каком-нибудь инструменте?
К огромному сожалению, я не играю ни на одном музыкальном инструменте. Хотя у нас в Ленинграде была только одна небольшая комната, в ней стояло пианино «Красный Октябрь», и старшую сестру обучали игре год или два. Плата за уроки создавала невосполнимую брешь в семейном бюджете, и в моем случае об этом речь даже не заходила.
Полюбил классическую музыку, причем живую, походы в филармонию или в концертный зал. В мире музыки у меня много друзей. Это – скрипач и дирижер и несколько раз бывал на его концертах.
Не знаю, относится ли это к музыке, но считаю себя знатоком советской лирической и патриотической песни. Помню огромное количество песен тех времен, мелодии, слова. Причина очевидна: песни многократно исполняли по радио и телевидению, и в молодую память врезались навсегда. Многие лирические песни тех лет считаю очень трогательными до сих пор. Какую-нибудь из них в нью-йоркском «Русском самоваре» Иосиф Бродский мог под настроение, подойдя к роялю, с чувством исполнить. Чаще всего это был . Не разделяю мнения, что таким образом Бродский ёрничал. В ресторане, большинство посетителей которого были эмигранты из Советского Союза, последней традиционно исполнялась одна и та же песня. Часа в пол-второго, когда все были уже хороши, пианист выводил : «Будем людям счастье, счастье на века: у советской власти сила велика!» И все подхватывали с энтузиазмом: «Сегодня мы не на параде, мы к коммунизму на пути. В коммунистической бригаде с нами Ленин впереди!» Аборигены хлопали глазами, но тоже веселились. Случалось, и я подтягивал вместе со всеми припев, а то и следующий куплет: «Мы везде, где трудно, дорог каждый час, трудовые будни – праздники для нас!» Было это в «центре капитализма» на нью-йоркском Манхэттене конца семидесятых годов, в самые застойные времена Советского Союза.
“У меня дома: Дмитрий Ситковецкий, Марис Янсонс, Ирина Янсонс. Март 2012 г.”
Блаженный_Поэт:Любите ли Вы поэзию?
Поэзию любил в молодые годы, потом не то что разлюбил, но как-то отошел от нее, хотя до сих пор под настроение могу взять томик того или иного автора. Поэзию читаю по-русски, редко по-голландски. Еще реже – по-английски. Если чтение прозы по-голландски и по-английски занимает у меня примерно половину читаемого вообще, чтение поэзии в несравнимо меньшей степени. Пушкин, , , Мандельштам, Бродский (выборочно) – мои авторы.
Sibarit: Назовите Ваши любимые места на планете Земля.
Места эти уже много лет остаются одними и теми же, меняется только их порядок. На сегодняшний день (2012) это: Нью-Йорк, Лондон, Рим, Прага, Барселона, Канны, Остенде. Последние два места стоят несколько особняком в списке больших городов. Канны, для большинства ассоциирующиеся с кинофестивалем, для меня просто замечательное место у моря. Я провел там в общей сложности больше года. В Остенде не раз играл в турнирах, нередко отдыхал, а однажды просто жил три месяца кряду. Ребенком я ездил на дачу в Сестрорецк, потом, когда работал с Талем, часто бывал на Рижском взморье, а поселившись в Амстердаме, влюбился в бельгийский Остенде. Прочтя однажды, что в молодые годы ездил отдыхать в Остенде, потом на Рижское взморье, закончив Сестрорецком, подумал, что я проделал тот же путь в обратном порядке. Но так ли уж это важно: в конце концов от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Знаменитого адвоката я очень ценю и как писателя, но главным образом – как личность. Несколько лет назад прочел, что мои бывшие земляки обратились в мэрию Петербурга, дабы назвать какую-то площадь именем Кони. Внутренне порадовался и даже возгордился ими, но потом выяснилось, что речь идет о любимой собаке президента.
В моем списке нет двух городов, в которых я прожил всю жизнь. В каком-то смысле это один город, потому что Петр Великий создавал свой, будучи под впечатлением Амстердама. Я сознательно не упомянул эти города: мое отношение к обоим сродни удивлению человека, затруднившегося с ответом на вопрос – любит ли он свою жену: не понимаю, это же моя жена... Вы можете интерпретировать мой ответ о Петербурге и Амстердаме по собственному усмотрению.
Valchess: Какую кухню предпочитаете? Напитки?
Восточную – китайскую, индонезийскую, тайскую, индийскую. Итальянскую. Напитки: хорошее вино. Последние лет десять – красное. Раньше – белое сухое. Почему произошла такая перемена, не знаю, но такое бывает. Сошлюсь на Монтеня: раньше я любил редьку, потом вдруг – разлюбил, а теперь, вот, снова люблю. Хороший кофе. Хороший чай. По настроению – крепкие напитки: коньяк, виски, водку. Но как в молодые годы – по-русски – не помню, когда и выпивал.
“С Мариеттой мы вместе уже тридцать лет. Таиланд, 2010 г.”
9. В заключение...
vasa: Скажите, пожалуйста, Вам снятся сны на шахматную тему?
В свое время я написал на эту тему целое исследование. Под названием «Вариант Морфея» оно было опубликовано в книге «Диалоги с шахматным Нострадамусом». Снова прибегну к автоцитате: «из собственных шахматных сновидений могу припомнить лишь явившегося мне ни с того ни с сего ленинградского мастера Евгения Кузьминыха, неутомимого исследователя варианта Шара-Генига. Играя партию, он имел обыкновение извлекать из кармана завернутую в тряпочку дольку лимона и, пока его соперник обдумывал ход, отойдя в сторонку, сладострастно посасывать ее. За этим занятием я и застал мастера в собственном сновидении на турнире в Женеве в сентябре 1977 года. Наверное, Фрейд дал бы моему сну какое-нибудь другое толкование, но сам я, помнится, расценил лимонную кислоту и оскомину от нее как тревожный знак, и действительно на следующий день, играя с Ларсеном, попал в неприятный тяжелофигурный эндшпиль, спасти который не удалось. В другой раз приснилась отложенная позиция, в которой ходом крайней пешки мне ловко удавалось выиграть необходимый темп. Ход был не слишком сложный, и мое второе «я», в том же сне со стороны наблюдающее за первым, даже удивлялось, как это я не нашел такой простой идеи раньше. Пробуждение было огорчительным для обоих «я». Реальное «я» без труда обнаружило, что спасающий ход невозможен: в действительности пешка уже стояла на том поле, куда ее посылало ночное воображение».
К этому добавлю, что совсем недавно мне приснился Василий Васильевич Смыслов, с которым мы долго беседовали. Но это ведь не вполне шахматный сон, тем более, что шахматных тем мы в нашей беседе не касались вовсе.
Правда, давеча приснился какой-то чемпионат, едва ли не мира, игравшийся по олимпийской системе с выбыванием. Зайдя в зал, я увидел, что в финале встречаются Каспаров и голландский мастер Босбоом. В зале находились и зрители - многие известные гроссмейстеры, уже проигравшие свои матчи. И все они, включая и маму чемпиона, наблюдают за партией Каспарова и Босбоома, положив подбородки на туго натянутую веревку, отгораживающую финалистов от публики. Дальше сон расплылся, но помню еще мелькнувшую мысль: а не дернуть ли за эту веревку?
MS: "А всё-таки жаль, что нельзя с...". С кем?
Ничего бы не стал менять, так бы и оставил: «А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем...» Сочетание грустного и глубокого с веселым бесстрашием в Пушкине мне очень импонирует. Тем более, что Александр Сергеич был выбор автора, песни которого очень ценю. Не говоря уже о том, что Пушкин входит в число моих любимых поэтов. Но поскольку Вы имеете в виду, наверное, кого-нибудь из шахматного мира, назову одного из самых светлых людей, дружбой с которым был одарен. Заодно восстановлю начальные слова куплета, превосходно вписывающиеся в мои ответы и на некоторые другие вопросы конференции:
«Былого нельзя воротить, и печалиться не о чем, У каждой эпохи свои подрастают леса... А все-таки жаль, что нельзя с Михаилом Нехемьевичем поужинать, В «Яр» заскочить хоть на четверть часа».
“Брюссель, 1987 г.”
vasa: Если бы существовала машина времени, то хотели ли бы Вы что-то изменить в своей жизни? Исправить какую-нибудь ошибку?
Когда я спросил у Ботвинника, жалеет ли он о чем-нибудь в прожитой жизни, Патриарх после долгого раздумья сказал, что делал какие-то ошибки, потом старался их не допускать... но жалеть? «Нет, ни о чем не жалею». Юрий Львович Авербах закончил интервью к своему девяностолетию фактически теми же словами: «Были проблемы, как без них, но жалеть мне не о чем!» Это, конечно, правильный менталитет: колебаниям и сомнениям не должно быть места ни в жизни, ни в шахматной партии. Но ответить таким же образом я, увы, не могу.
Внешнюю канву жизни я исправлять бы, наверное, не стал, разве что выбрал бы другой факультет в университете (филологический? философский?). Хотя и эти направления были тогда густо пропитаны идеологией: диалектическим и историческим материализмом, основами коммунизма и, конечно, историей КПСС. Живя в Советском Союзе, я просто плыл по течению. Те немногие, кто не делал этого, вынуждены были входить в открытую конфронтацию с государством, а для этого я был трусоват, или слишком любил себя, что нередко одно и то же. Попытка уйти в последние полтора года во внутренюю эмиграцию, о чем я, может, когда-нибудь расскажу, окончилась фиаско: я понял, что это невозможно. Для меня, во всяком случае, это оказалось невозможным. Когда я оказался на Западе, я был наивным и неприспособленным для взрослой жизни человеком, мало что понимавшим, мало что знавшим. В этом не было бы большой беды, не знай я по сравнению с людьми Запада слишком много. Вторая половина жизни ушла на то, чтобы, сохранив накопленное в первой половине, исправить последствия всех комплексов, предрассудков и заблуждений, коими я был заражен. Мне удалось это только частично, я наделал, наверное, немало других глупостей, но третьего акта уже не будет, хотя и он, по части делания глупостей, конечно, не стал бы последним.
Что я действительно хотел бы исправить в своей жизни, относится к сфере частной. Мне хотелось бы попросить прощения у очень многих; почти во всех случаях это, увы, уже невозможно. Но сфера эта личная, и – не сердитесь – размену в виртуальном пространстве не подлежит.
Блаженный_Поэт: Какой период считаете самым счастливым в своей жизни?
Кроме важнейших дат для любого человека – рождения и смерти – в жизни каждого есть еще немало других юбилеев, зарубок, отметок. Есть они, конечно, и у меня. Но все они меркнут по сравнению с датой, открывшей мой счастливый период: 18 августа 1972 года, и никакая другая дата не может и не сможет с ней сравниться. Этот период включает в себя все. Потерю близких. Самых близких. Болезни. Разрывы. Горечи. Печали. Но все равно - это самый счастливый период моей жизни и он продолжается до сих пор. Начиная с этого дня я стал тем, кто есть сейчас и кем умру. Очевидно: этот ответ проливает дополнительный свет и на другие вопросы конференции.
vasa: На какой вопрос Вы бы хотели ответить, но Вам его за всю Вашу карьеру журналисты так и не задали?
Если и были такие вопросы, участники конференции задали их.
vasa:Были ли интересны заданные Вам вопросы?
Даже если приходилось ссылаться порой на собственные, уже опубликованные тексты, были и даже очень.
Когда я знакомился с некоторыми из вопросов, порой чувствовал, что мне предлагают, как это было в начале тридцатых годов прошлого века в Советском Союзе, разоружиться и стать на колени перед партией. Я постарался сделать это, хоть и не уверен, что полностью удовлетворил любопытство спрашивающих. Вы ведь сами знаете: немного искренности – опасная вещь, а много – фатальная. Непросто говорить о себе, тем более, что среди вопросов были такие, ответы на которые я и сам не знаю. Когда рабби не знает, что ответить на вопрос, он говорит обычно: «Let me tell you a story”, иными словами, рассказывает истории. Надеюсь, что истории, мной рассказанные, были по крайней мере интересными.
Спасибо за терпение, которым я очевидно злоупотребил, надеясь, что виртуальное пространство сносит и не такое.
Конференцию подготовил к публикации Валерий Аджиев (Valchess). Ответственный за шахматные фрагменты – Василий Лебедев (vasa). Верстка – Михаил Семионенков (MS), Валерий Аджиев (Valchess).
.jpg)
